Владимир Сорокин - Нормальная история

Как литератор я этому, конечно, рад: Россия просто Эльдорадо для писателей. Здесь и копать не приходится: наклонись, подними и вставляй в роман. Персонажи бродят вокруг косяками, их не надо заманивать в сети, выковыривать из нор, ловить на живца, как в какой-нибудь чистой и здравомыслящей Швейцарии: они сами ломятся в романы. Они сами тебе подскажут и сюжетные ходы, только успевай записывать.

С литературой у нас все в порядке. А вот с литературщиной жизни – другое дело. Жизнь все-таки не литература. Когда девушка, с которой ты познакомился в баре, рассказывает тебе свою придуманную, олитературенную биографию, – это неинтересно. Когда таксист выдает себя за поэта – это скучно. Когда модели и телеведущие берутся “тискать романы” про опасную любовь на Гоа, про говорящих собачек, про цену отсечения собственной посредственности, про мужественных детективов с монгольскими скулами и прочую дребедень да еще приглашают тебя на презентацию – это тошнотворно.

Но гораздо страшнее, когда власть в стране литературна. Когда политики – персонажи, а иногда и вообще прототипы. У нормальных, вменяемых граждан сие должно вызывать не смех, а стыд и ужас. Литературщина жизни разрушает саму жизнь. Ибо про Хлестакова или Урию Гипа интересно читать, а вот зависеть от них совсем неинтересно.

Вставишь диск в DVD-плеер, нажмешь кнопку. И через пару секунд окажешься в фантастическом мире Братства Кольца, в окружении эльфов, гномов, хоббитов и орков. Или в мире запредельных звездных войн. Или между провинциалов, давно унесенных ветром на свалку сентиментальностей. Или среди американских солдат, спасающих рядового Райана. Или просто в жестком порно, среди выгибов алчущих тел…

Кино.

Чудесная все-таки вещь, не перестаю восторгаться, пощипывать себя в темноте кинозала.

Были у человечества две устойчивые мечты: летать и оказаться в сказке. С персональными крыльями как-то до сих пор непонятно, успехов особых не видать. Самолеты и дельтапланы здесь ни при чем: человек хочет летать сам , как птица, как все летают во сне, маша руками, разбегаясь, отталкиваясь от земли и поднимаясь над ней, зависая где нужно.

Со второй мечтой человечество справилось. И вложилось в нее по полной: индустрия киногрез нынче идет полным ходом и практически может все. И оказывается, это крайне важно для нас. Редкий человек не смотрит кино. Надо сильно поискать такого удивительного человека. Почему нам так важен мир чужих фантазий, мир несбыточного, сказочного? Почему хочется что-то добавить к реальному миру, провалиться из него с корзиной попкорна в голову Малковича или в тело Фредди Крюгера?

Тесно, тесно в реальности.

По-моему, тяга к кино лишний раз доказывает, что человек бессмертен. Был бы он одноразовым – не нуждался бы ни в каких фантазиях, ни в каком “Малхолланд драйве”, жил бы согласованно с материальным миром.

А ему хочется снов о несбыточном.

“Я фотографирую собственные сны”, – комментировал свои картины Сальвадор Дали.

Кинематограф потеснил сюрреалистов: “Андалузский пес” оказался убедительнее их полотен.

Снов, побольше снов, красивых и ужасных!

И недаром в кинозале всегда ночная атмосфера: спите комфортно, дорогие кинозрители!

Кинематограф потеснил и литературу: не прикладывая никаких усилий, пожевывая попкорн, можно увидеть, как Анна Каренина кидается под поезд.

Один критик упрекнул меня, что в своих текстах я часто пользуюсь кинообразами. Как ими не пользоваться, если они стали частью нашей реальности?! Еще модны упреки современным писателям в кинематографичности их произведений. Но тот же Толстой предельно кинематографичен. А Набоков просто говорил, что старается сделать из своего читателя зрителя.

Набиты, наполнены чужими снами наши головы, обрывки снов этих всплывают в памяти, мы пересказываем их друг другу. Остаются в нас эти сполохи света на простыне, эти радужные пятна чужих, в один присест прожитых нами жизней: тень двуглавого орла на щеке юного Ивана Грозного, “психическая” атака каппелевцев, подброшенная в небо берцовая кость тапира, превращающаяся под вальс Штрауса в космический корабль, совокупляющиеся под покровом небес на фоне пустыни любовники, вход колонны военнопленных в лагерь возле реки Квай, Голдфингер, демонстрирующий макет форта Нокс, детские саночки гражданина Кейна, атака вертолетов на вьетконговскую деревню под вагнеровский “Полет валькирий”, беспечный ездок, сбитый пулей из проезжающего грузовика, лицо со шрамом, уткнувшееся в горку кокаина под торжественно нарастающую музыку, терминатор, лечащий свою руку, необратимый разрыв ануса героини, насилуемой Солитером в подземном переходе, матричные шуточки мистера Смита, Кинг-Конг, печально смотрящий на закат, семь самураев, рубящиеся под проливным дождем, лишаи на голове у сталкера, таксист, грозящий пистолетом своему отражению в зеркале.