Виржини Гримальди - Аромат счастья сильнее в дождь

Эффект не замедлил наступить: наседка прыснула со смеху.

— Полина! — укоризненно произнесла мама. — Не смей издеваться над бабушкой!

— Все нормально, мам! Мне ведь уже не десять лет.

— Да, но пока ты живешь под моей крышей, ты обязана принимать мои правила.

— Твои правила? — возмутилась Голубка, обернувшись к маме. — С каких это пор ты устанавливаешь правила? Ты всегда была за панибратство с детьми и не можешь быть для них…

— Хватит! — взревел Милан, рывком вставая с места и опрокидывая стул. — Хватит! Я больше не могу оставаться в этой семье, где все друг на друга орут! Вы даже не понимаете, как вам повезло, что вы имеете возможность побыть все вместе! Вы просто бросаетесь словами направо и налево, словно только и ждете, чтобы кто-нибудь оступился, чтобы тут же на него наброситься! Это же немыслимо! Мы могли бы отлично провести вместе отпуск, а вы сами все испортили!

После этой тирады он, подобрав стул, двинулся в направлении кухни.

— Милан! — окликнула его моя мама. — Вернись! Все это сплошные глупости! Невинная перепалка между матерью и дочкой, не делай из этого трагедию!

Он продолжил идти, не оглядываясь. Когда он проходил мимо окна, до нас, уже издалека, донесся его голос:

— Пользуйтесь этим, пока вы все здесь. Мне тоже хотелось бы затеять невинный спор со своей мамой. Только будьте осторожны: матери, они иногда умирают.

Произошло это в воскресенье. Обычно ты вставал первым и будил меня. На этот раз все было по-другому. Я тихонько вышла из комнаты, стараясь не шуметь. Когда я закрывала дверь, ты стонал, и разумеется, я решила, что это ты видел меня во сне.

Впервые с момента своего рождения Жюль проводил выходные у твоей мамы. Она очень настаивала, ты тоже увидел в этом возможность провести время со мной, я согласилась, хотя и боролась с ежеминутным желанием позвонить, чтобы узнать, как там мой сын.

В одиннадцать часов ты все еще лежал в постели. Ты впервые получил возможность поваляться подольше, и тебя можно было понять.

В полдень я начала волноваться. Как-то я прочла статью, в которой рассказывалось о внезапной смерти младенца во сне. Не исключено, что такое могло случиться и со взрослым.

Я пришла проверить, все ли в порядке, готовясь намочить указательный палец и сунуть его тебе под нос. Когда же я открыла дверь, то увидела тебя живым и невредимым. Ты лежал посреди кровати, уставившись в потолок.

— С тобой все в порядке? — спросила я.

— Мммммпффффф.

— Это значит «да» или «нет»?

— Мммммпффффф.

— Ты не можешь говорить?

— …

— Но скажи что-нибудь!

Ты приоткрыл губы с таким трудом, что это невозможно было подделать, а потом простонал четыре слова. Вернее, даже не простонал, это было что-то среднее между мычанием и хрипом.

— У нас есть обезболивающее?

С тех пор как мы познакомились, ты ни разу ничем не болел. Поэтому я стала тебя расспрашивать, чтобы понять, о чем могла идти речь.

В результате допроса выяснилось, что у тебя болело все тело, не было сил встать, голова словно зажата тисками, дыхание сильно затруднено, тебе хотелось пить, тебя тошнило, ты наверняка испытывал еще массу симптомов, о которых я ничего не знала.

После всего мной перечисленного ты еще долго вздыхал, что означало: «Давай без меня, я сильно тебя задерживаю».

Я вышла из спальни и через несколько секунд вернулась с термометром. Твой взгляд изменился: из страдальческого он превратился в скептический.

— Что ты хочешь, чтобы я с этим сделал?

— Повесь его на шею, что за вопрос?

— А я уж испугался, что ты заставишь меня засунуть его… ну, ты знаешь куда.

— …

— Что? (Испуганный взгляд.)

— Да, ты засунешь его именно туда, ну, ты знаешь куда.

— Под язык, ты хочешь сказать?

— Можешь и туда. Но знай, что несколько дней назад он был там, где ты знаешь, у твоего сына.

В конце концов ты смирился и померил температуру там, где ты знал. Температура оказалась нормальной.

Два часа спустя после звонка в «Скорую» мы уже сидели с тобой в приемном покое. В зале ожидания другие больные смотрели на тебя с сочувствием: голова по самые плечи ушла в толстый вязаный шарф, несмотря на жару, скрещенные на груди руки, закрытые глаза, — можно было подумать, что ты депутат, заснувший на заседании парламента. Жалость жалостью, но никто не предложил тебе пройти без очереди. Твоя голгофа продлилась полтора часа. С каждой минутой ты все ниже сползал на стуле. Когда за тобой пришла медсестра, ты напоминал подушку.