Филип Рот - Обман

— Не только ты, все вокруг внушало мне это. Ты превратила меня в иностранца? Понятно, куда ты клонишь, но ведь это палка о двух концах. Слушая тебя, я нередко чувствовал себя чужаком, но благодаря тебе чужак становился в какой-то мере своим. Я от тебя много чего узнал. Не то чтобы ты сама от меня ускользала; но ты мне разъяснила, сколько интересного и важного ускользает от меня. До знакомства с тобой я думал, что уже начинаю кое-что понимать в этой стране. Но чем дольше я общался с тобой, тем больше крепло у меня ощущение, что я по полгода живу в Китае двенадцатого века. В конце концов я вообще перестал что-либо понимать.

— Да как же ты мог хоть что-то понять, если дни напролет торчал в комнатушке, где даже кровати не было? А сейчас, вернувшись домой, ты все там понимаешь?

— Кое-что понимаю. Подолгу брожу по Нью-Йорку, время от времени останавливаюсь и ловлю себя на том, что улыбаюсь. И говорю вслух: «Дома».

— Выходит, ты превратился в одного из тех чудаков, что носятся по Нью-Йорку и разговаривают сами с собой. Я там навидалась таких. По-моему, они психи.

— Нет, просто они только вернулись после службы в Англии. А я, гуляя по городу, действительно много чего замечаю. Такого, по чему истосковался. Это до меня дошло, вернее, я сообразил не сразу, только несколько месяцев спустя.

— И что же это?

— Евреи.

— У нас в Англии они, к твоему сведению, тоже имеются.

— Евреи, которые не тушуются. Евреи — любители пожрать. Евреи-наглецы. Евреи-нытики, которые всем действуют на нервы. Евреи-невежи, они едят, поставив локти на стол. Евреи-задиры, гневливые, бранчливые, склочные. Нью-Йорк — это, к сведению Ариэля Шарона, самый настоящий непокорный Сион.

— Выходит, Англия для тебя и впрямь слишком христианская.

— Даже Тель-Авив по сравнению с Нью-Йорком — слишком христианский. После Лондона даже Эд Коч [52] Эд (Эдвард Ирвинг) Коч (1924–2013) — американский юрист, политик, кинокритик, трижды избирался мэром Нью-Йорка (1978–1989); выступал в поддержку смертной казни и расширение прав полиции. Третий срок Коча на посту мэра был омрачен громкими коррупционными скандалами. не так уж и плох.

— Кто это?

— Еврей, мэр Нью-Йорка; мои либеральные друзья его на дух не переносят. В отличие от меня. Смотрю по телевизору, как он машет руками, точно мельница, слушаю его распев, характерный самодовольный клёкот, — подаюсь вперед и целую экран. На днях я поехал в Джерси навестить отца и, когда выезжал из туннеля Линкольна, какой-то тип в соседней машине обозвал меня говнюком. Опустил стекло и орет: «Ты, говнюк, чтоб тебя! Ты…» Я даже не понял, что я, собственно, сделал не так. Но только улыбнулся и говорю: «Давай, чувак, жми. Наддай». Эта агрессивность. Эта откровенная, неприкрытая сварливость — от нее враз молодеешь. Когда на моих глазах люди повсюду отпихивают друг друга, норовя пробиться вперед, я вспоминаю, пусть не сразу, что такое человек.

— Стало быть, ты вернулся в лоно племени.

— Да, представь себе. Странно, правда?

— Не очень. Тот, кто поплыл домой. Ты же читал «Одиссею».

— А, понял. Очередная эпическая поэмка о странствиях и возвращении. А ты тогда кто? Навсикая? Калипсо?

— Я — Гомер. И подумываю, не написать ли мне книгу о тебе.

— Вперед!

— А название знаешь какое будет? Оно не тема моего замысла. В нем самая суть книги. «Целуй и рассказывай». Представляешь, какая жуть из этого может получиться?

— Жуть для кого?

— Для тебя.

— Делай, что хочешь.

— Я не так на это смотрю. Ты же знаешь, я решительно против того, чтобы записывать слово в слово, кто что сказал. Я решительно против того, чтобы жизнь реальных людей в прямом смысле переносили в литературу. А потом, став знаменитым писателем, еще и негодовать на критиков за то, что автор, по их словам, ровно ничего не придумывает.

— Тот факт, что у тебя родился ребенок, еще не означает, что я не придумал какого-то ребенка; из того, что ты — это ты, не следует, что я не придумал тебя.

— Я тоже существую.

— Тоже. Ты тоже существуешь, а я тебя тоже придумал. «Тоже» — важное слово, его нельзя забывать. Ты ведь тоже существуешь не только как ты.

— Теперь уж точно нет.

— И никогда не существовала. Такой, какую придумал я, не было никогда.

— Но кто же тогда закидывал у тебя ноги тебе на плечи? Прошу, перестань молоть заумную чушь. Я — англичанка, я просто-напросто пропускаю ее мимо ушей. В английской культуре вот что хорошо: мы либо слишком здравомыслящие, либо слишком глупые, чтобы слушать эту ерунду. А я хотела сказать, что меня раздирают сложные, противоречивые чувства из-за того, что выставлено напоказ, и из-за предательства во всех его видах, и из-за того, что все это за собой влечет.