Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

Впрочем, возраст не был единственным препятствием для познания; тетя Лили имела право читать только книги «для девушек». А мама как-то выхватила из рук Луизы «Клодину в школе» {67} 67 «Клодина в школе» — роман французской писательницы Колетт (Сидони Габриэль Колетт, 1873–1954), опубликованный в 1900 г., подписанный Уилли (псевдоним Анри Готье-Виллара, мужа писательницы) и рассказывающий о жизни провинциальной школьницы. У романа есть продолжение: «Клодина в Париже», «Клодина в супружестве» (здесь речь пойдет о молодой женщине Рези, которая соблазняет Клодину) и «Клодина уходит». и вечером, рассказывая папе о происшествии, обронила: «К счастью, она ничего не поняла». Получалось, что замужество было единственным противоядием, позволявшим безбоязненно срывать плоды с древа познания; я не пыталась понять, почему. Я никогда не обсуждала эти проблемы с моими подружками. Одну девочку отчислили из школы за то, что она вела «нехорошие разговоры»; я добросовестно убеждала себя в том, что, если бы она завела подобную беседу со мной, я не стала бы ее слушать.

Тем не менее моя кузина Мадлен читала все подряд. Папа возмутился, увидев в руках двенадцатилетней племянницы «Трех мушкетеров»; тетя Элен только рассеянно пожала плечами. Проглотив множество романов «не для своего возраста», Мадлен как будто вовсе и не помышляла о самоубийстве. В 1919 году мои родители нашли на улице Ренн квартиру дешевле, чем наша прежняя на бульваре Монпарнас. Чтобы спокойно переехать, нас с сестрой оставили в Грийере на первую половину октября. Дни напролет мы играли и болтали с Мадлен. Однажды, между двумя партиями крокета, безо всякой причины я вдруг спросила, о чем говорится в запрещенных книгах. Я вовсе не хотела, чтобы Мадлен пересказывала мне их содержание, мне всего лишь было интересно знать, почему они запрещены.

Отложив в сторону молотки, мы сидели на краю площадки с расставленными воротцами. Мадлен помедлила с минуту, потом прыснула и стала объяснять. Она приподняла своего пса и указала нам на «шарики» у него между ног. «У мужчин такие же», — сказала она. В сборнике под названием «Повести и рассказы» она прочла одну мелодраматическую историю про маркизу, ревновавшую своего мужа; пока он спал, она приказала отрезать ему эти «шарики», отчего тот умер. Урок анатомии показался мне бессмысленным и, сама того не замечая, я завела «нехороший разговор». Я спросила у Мадлен, что же еще есть в книгах. Тогда она растолковала значения слов «любовник» и «любовница»: если бы, например, мама и дядя Морис любили друг друга, они были бы любовниками. Мадлен не уточнила смысл глагола «любить», так что ее объяснения показались мне нелепыми; они сбили меня с толку, ничего не прояснив. Интересно мне стало только тогда, когда она рассказала, как рождаются дети. Версия о Божественной воле меня уже не удовлетворяла, потому что я знала, что чудеса чудесами, но Бог всегда действует посредством естественных явлений: все, что происходит на земле, нуждается в земном объяснении. Мадлен подтвердила мои предположения, что дети заводятся в материнской утробе; за несколько дней до этого кухарка стала потрошить крольчиху и обнаружила у нее в животе шестерых крошечных крольчат. Когда женщина ждет ребенка, про нее говорят, что она беременна, и живот у нее раздувается. Никаких других подробностей Мадлен нам не сообщила. В заключение она сказала, что через пару лет у меня начнутся «белые выделения», а потом каждый месяц будет идти кровь и мне придется носить между ног что-то вроде повязки. Я ответила, что, вероятно, эти кровотечения должны называться «красными выделениями», а сестра забеспокоилась, как с этими повязками двигаться и как ходить в туалет. Ее вопрос рассердил Мадлен; она назвала нас идиотками, пожала плечами и ушла кормить кур. Возможно, она осознала всю глубину нашей инфантильности и сочла нас недостойными более углубленного курса. Я была озадачена: мне казалось, что тайны, так ревниво оберегаемые взрослыми, должны быть гораздо возвышенней и серьезней. Да и тон, доверительно-насмешливый, каким с нами говорила Мадлен, не вязался с путанными и мало значащими вещами, которые она рассказала; что-то тут было не так. Я не понимала, что. Мадлен не коснулась вопроса о зачатии, над которым я размышляла в последующие дни. Догадавшись, что причина и следствие должны непременно быть явлениями одного порядка, я не могла допустить, что в результате церемонии бракосочетания в животе у женщины зарождается живое тело: между родителями должно происходить что-то органическое. Поведение животных могло бы навести меня на мысль: я видела, как к маленькой самке фокстерьера по имени Крикетта прицепился задней своей частью огромный волкодав и Мадлен плакала, пытаясь их разнять. «Щенки будут слишком большие, Крикетта умрет!» — твердила она. Но я не могла соединить собачьи забавы, а также спаривание домашних птиц или насекомых с поведением человека. Выражения «кровные узы», «моя плоть и кровь», «в его венах течет моя кровь» подсказывали мне другой образ: мне виделось, что в день свадьбы кровь мужа и жены раз и навсегда соединяются путем вливания. Я представляла себе новобрачных, торжественно стоящих перед священником в присутствии нескольких избранных свидетелей; правое запястье жениха привязано к левому запястью невесты.