Виктор Рябинин - Потрошители морей

— Что ты тут делаешь, паршивый скунс, якорь тебе в глотку?

— Прибираю это вонючее логово, — смело ответил я, поигрывая пустой бутылкой.

— Ах ты, славянская скотина русского корня, помесь осла и вислозадой кобылы! Кто тебе позволил касаться вещей белого господина? Ты ведь ниже последнего ниггера и пальмовой мартышки, случайный выкидыш раздолбанной…

Далее я не слушал, так как не знал английского слова, которое готово было слететь с грязного языка Одноглазого. Обида и гнев переполнили и без того налитую до краёв чашу терпения, кровь, или что покрепче, ударили мне в голову, и я врезал собаке Хуго бутылкой прямо в пустой и злобный лоб. Боцман не успел увильнуть от такого серьёзного разговора, а принял удар судьбы беззвучно и, как последняя сволочь, растянулся возле моих ног, прямо на виду у свободных от вахты членов команды. Однако, полностью насладиться итогом беседы я не смог, так как набежавшими свидетелями разговора тут же был схвачен, скручен и брошен в какую-то тёмную кладовку на юте, где хранились абордажные крючья, штурмовые сетки, а так же верёвки разного назначения. Ночь и ещё полдня я провёл в мрачном уединении, трезво полагая, что за дерзкое нападение на представителя командного состава корабля мне не избежать наказания, а ежели окажется, что одноглазый пёс приказал долго жить, то и вовсе наградят меня верёвкой без мыла. А может, просто скормят акулам, но не сразу, а по частям, да так, чтобы я сам смог наблюдать трапезу морских волков. Правда, верёвка была у меня под рукой, и я бы самостоятельно мог освободить палачей от лишней работы. Но, думалось, если мне силой навязывают мысли о самоликвидации, поместив рядом с леерами и канатами, то может не всё ещё потеряно? Может это проверка силы воли под ударом судьбы? Но, с другой стороны, какая тут проверка, если пороховая обезьяна свежует прямо на глазах товарищей боевого моряка! Я был на распутье, тем более, что меня мучала жажда после долгой отвычки даже от браги, и голова противилась думать о смерти, упорно припоминая какую-никакую лохань с проточной водой. Да и умирать, так и не узнав причину зверской ненависти старого одноглазого выродка Берца к молодому гальюнщику Дику Блуду, всё равно, что предать свою мечту о Европе. К тому же, я начинал себя видеть рулевым у штурвала, направляющим шхуну на прибрежные скалы, чтобы размазать о них весь этот пиратский сброд вместе с боцманом. А ещё лучше, находясь в бочке вороньего гнезда в качестве вперёдсмотрящего, не заметить, как испанский фрегат разворачивается для бортового залпа по шхуне. А вслед за этим наблюдать, как все мои притеснители, опять же во главе с Одноглазым, разлетаются на куски над морской гладью. Эх, мечты, а сколько жить-то осталось? Кто подскажет больной голове?

К вечеру меня пришёл проведать Джо с чашкой похлёбки из бобов пополам с галетой и куском солонины. Так как он молчал, выжидая пока я справлюсь с нехитрым ужином, я спросил сам, но без трепета в голосе:

— Что там слышно наверху? — мистер Кнут.

— Ничего для тебя хорошего, парень, — ответил скорбно старина Джо. — Но так как Одноглазый остался жив, а ты не был посвящён в клан Берегового Братства, то тебя решили наказать простым волочением. Не все выживают, но тебе может и повезёт, хотя вряд ли, — заключил он, ещё раз оглядев меня.

С этими словами корабельный повар ушёл, а я предался навязчивым размышлениям. Как ни странно, но это занятие меня утешило, так как я пришёл к выводу, что меня просто накажут каким-то неведомым морским способом и я, возможно, останусь цел, и даже без инвалидности. Так я утешал себя, чтобы до срока не надсадить голову погребальной думой.

На другой день меня вывели на палубу и поставили в круг морских разбойников. Я тут же приготовился к справедливому суду, то есть к обвинению и лёгкой смерти, но судилище не состоялось. Меня просто подвели к корме, под одобрительный шум кровожадной толпы обвязали по поясу длинной верёвкой, другой конец которой был закреплён на корме и содрали с плеч рубаху. Видимо, чтобы мне было легче поспевать за кораблём, так как купания избежать, по всей видимости, уже было невозможно.

И вот тут, уже прощаясь с жизнью, так как плавать со связанными ногами я не умел, во мне вдруг проснулся Афанасий Приблудный, русский человек отчаянной судьбы. Я набрал в грудь побольше воздуха, чтоб напоследок обматерить этих недоносков по нашему обычаю и на всех языках, которые придут на память, и ринулся в атаку.