Алесь Адамович - Каратели [litres]

И какие цифры выкапывают! Уже и двадцать, и тридцать миллионов в войну погибших. Под мудрым, так сказать, руководством. Да что вы церемонитесь: судить такого генералиссимуса!.. Цифры ваши – что это, как не подсказка Западу: с Россией можно не считаться, пожестче надо, дивизии только на бумаге! Не больше, чем у Папы Римского. Вот она, ваша история, – если не подлецы, кто ее сочиняет, не агенты, то слепые кроты. Вот кто вы – если с классовых позиций. Да, да, а вы думали, что цифра, арифметика – выше классового интереса? Бить, бить по голове дурной, пока не посветлеет! Что там языкознание, если с войной вот такое! И сколько новых, завтрашних врагов подрастает. Они уже здесь!

«И тогда плевали Ему в лицо и заушали Его, ударяли. Говорили: прореки нам, кто ударил тебя?»

Прочитали-пропели, вонючки в рясах, за спиной, как молитву, и тут же – удар, как ожог! Развернулся и ткнул пальцем наугад. (Наган, наган – остался там, под подушкой!)

– А, не угадал! Поворачивайся, сухорукий, становись снова. И не подсматривай, Фикус, привык. Глядите, эй, да он шкуру проиграл! Клейменый, заложил шкуру! Поменял, подменили!..

Окружили, разглядывают – на животе, на руках-ногах. За спиной ахают и хохочут. Сам глянул на свой живот, на руки и обмер. Разукрашен тюремной наколкой, как павлин, – в разные цвета. Голубое, розовое, черное. «Не забуду…», «Нет счастья…» – визитная карточка уголовников. Тут же и матерщина, подлые приглашения: «Плюнь мне в харю», голые бабы. Но больше и чаще всего вдоль и поперек: «Фикус», «Фикус», «Фикус».

Подлецы, подлецы, кто посмел, когда сделали это со мной? Нельзя спать, нельзя, нельзя спать!..

В лагерях вот так развлекаются рецидивисты: человеку нечем отыграться – ставь шкуру. Проигравшегося расписывают наколкой коллективно, что и кому в дурную башку взбредет. Лаврентий докладывал, что таким путем и вражеская пропаганда ведется. Написать могут что угодно, а он и понесет по лагерям. Иногда проигрывают в карты политического, но ты обязан его не убить, как это прежде бывало, а именно разукрасить. Такое условие. Связав или как угодно (может быть, оглушив его по голове), но проигравший должен написать на политическом, на его шкуре, ругательства в адрес вождя и тому подобное. Фактическое убийство. Только не сами, а администрация их приговор приводит в исполнение, не оставлять же у всех на виду живую пропаганду.

Вылавливать приходится и тех, у кого на разных местах выколото, что он-де «сын Сталина». Это все слухи про тех – двое или трое? – что родились в Сибири. Было, было, чего только не было. Когда ты был никем, до того, как стал всем. Когда сибирский чалдон мог Сталину угрожать, топором размахивать, требуя жениться на несовершеннолетней, забеременевшей… Живут где-то, все под присмотром Лаврентия – наверное, мингрелу приятно: как бы там ни было, а родная Сталина кровь у него под полицейским надзором.

А на спине, что там? Хохочут за спиной особенно. (И вдруг он увидел себя сзади. Это невероятно, но он действительно видит: карта страны у него через всю спину, а по ней колючая проволока толстым венком. Классно сделанная наколка! Цветная даже.) Вертишься и закручиваешь вокруг себя еще больший хохол.

Никому, никому верить нельзя! Какой-то русский царь массажиста выписывал из Германии, но не почему-либо, а потому, что лучше к немцу, чем к своему, спиной повернуться. К кому угодно, только не к своим.

Как они подъезжали к вождю, поближе, поближе, чтобы сделать орудием собственных целей. О, это они умеют! Соратничков всех опутали, бывало, глянешь вдоль банкетного стола, и все ясно как божий день: жены у всех как сестры родные. Дщери Сиона… И дурака Ваську моего опутали, и Светланку тоже – не успел от одного избавиться, тут же какой-то Морозов на смену.

Теперь, только теперь многое стало понятнее. Уж как старался, как старался Берия.

– Коба, пальчики оближешь, какую я тебе Мамлакат приготовил!

Потом лишь заметил, что почти все его «школьницы» – из этих. Себе он прямо на улице отлавливает (и говорят, пьет с каждой за здоровье Сталина: попробуй не выпей его сонный порошок!). Ну а мне, наверное, специально подбирал (может, даже на пару с Кагановичем). Приручали: а вдруг какая-нибудь «дщерь» приглянется вождю по-настоящему, задержится при нем надолго. Нашли чем приманивать! Пришлось и прощелыге Лазарю Моисеевичу сделать вид, что никакой дщери, как и брата, у него не было и он ею не пытался приманить вождя. Ничего противнее баб на свете нет, у всех у них одно на уме: забраться в душу поглубже. Заберется, а потом выскакивает как сумасшедшая: ах, не тот, ах, не такой, у меня другой идеал! Для миллионов ты вождь и учитель, а для нее ты просто хороший или дурной «характер». Это для них на первом месте. Что грузинка, что цыганка или русская – все они одинаковы. «Дщери», те вроде бы похитрее должны быть, но и их слишком пугало происходящее, руки-ноги отнимались. Ужас, слезы в глазах, а стола того с бериевскими фруктами, конфетами, винами как черта испугается, сидит на краешке стула или прижалась к стеночке, а тут дверь открывается и входит… товарищ Сталин! Так и не придет в себя за весь вечер, сколько ни разговаривай, ни улыбайся – вялый труп, противно, на боль только и отзывается. А одна отбивалась, даже царапала, дура: «Ты не Сталин, неправда! Рыжая вошь! Вы тут банда, одна банда!»