Алесь Адамович - Каратели [litres]

Странный царь этот Александр III, самый вроде бы незаметный в истории России, промежуточный какой-то, а сколько оставил после себя – одна сибирская дорога чего стоит!..

В Гори, в духовном училище, сны видел, голоса слышал, и чем больше измывались над невзрачным, малорослым Иосифом Джугашвили, тем яростнее держалась, жила в нем великая догадка, тайна – государственного значения. Царь, царский плод – уж не это ли тайна матери? И его, Иосифа, пьянящая тайна.

Как-то услышал, уже в семинарии (по ночам любили пересказывать светские романы), историю принца и нищего, нищего принца, и еще больше, уже по-взрослому поверил в детские свои сны и голоса. Все совпадает, все! Особенно эти, ну, прямо-таки пророческие обиды и несправедливости, пинки со всех сторон. Теперь уже никому не удавалось обидеть его по-настоящему. Никакими намеками на грязного вдовца Игнатошвили. На всегда пьяного отца (будто бы отца) Бесо. В мечтаниях по-царски величаво расправлялся со своими обидчиками. И чем больнее оскорбления, удары, издевательства, тем слаще было представлять, рисовалось, как это произойдет: как у всех вытянутся физиономии, забегают глаза, как засвербят спины. Вот он, тот миг! Все духовенство Тифлиса темной стеной застыло на площади перед входом в семинарию. Тут же и директор, и семинаристы. Все, все повалились на колени. И первый – ненавистный наушник инспектор Бутырский. Вот так! Только белые колонны над входом в здание, как всегда, прямые, строгие. И сын тоже стоит на коленях. Но это сын. И он знает, кто он. Знает, кого ищут и не могут отыскать родные глаза. Беспокойные, никем другим не интересующиеся. Увидел, подходит. Поднял с земли и поцеловал, прижался роскошной своей купеческой бородой, пахучими усами. (Кажется, выпивает папаша, вот только не уловить, какие у них там на севере вина. Не одна же водка!)

Смотрят отец на сына, сын на отца. По-разному это происходило. Но сын всегда вел себя скромно, и если мстил, то только укором и прощением всем-всем подлецам. А отец всякий раз реагировал по-другому. Виновато смотрел: его сын рос, вырос в нищете и обидах. Иногда гордо: вот какой у меня наследник! Бывало, и гневно: кто посмел с моим сыном, с наследником, – вот так?!

Но чаще они просто не замечали никого: стоят коленопреклоненной шеренгой, ну и пусть стоят, затаив дыхание, а Отец и Сын ходят-прохаживаются. Рука об руку. Или на плече державная рука. На голове ладонь его, пальцы ласково перебирают короткие волосы наследника. Ко-ба… Ко-ба… Еще тогда, в тех мечтаниях и обидах, зазвучало это имя, пусть внутри, пусть не слышимое для других. Партийной кличкой стало потом, гораздо позднее. Были потом и другие клички – Давид, Нижарадзе, Чижиков, Молочный, Иванович, Солин, Сталин, но Коба, имя благородного героя из романа Александра Казбеги «Отцеубийца», восходит к самым ранним мечтаниям-предугадываниям. Пожертвовать всем и всеми, как он. И умереть мстителем, никем не оцененным, чужим всем. Только потом поймут…

А что? Почему бы и нет? Самое немыслимое случалось в этой стране. Что самое невероятное, то и есть правда. Лаврентию кто-то из Грузии прислал свою диссертацию, где и Петр Первый – грузин. Научно доказывалось. Восковая «парсуна» из петровской кунсткамеры сама за себя говорит – грузин типичный! Вроде бы Романов согрешил с грузинской княжной, дальше всякие подмены-замены. Но если так, получается, что и здесь товарищ Сталин не первый! Дублер и здесь. Диссертанта с его диссертацией Лаврентий засунул подальше…

А потом вдруг исключили из семинарии: перестали поступать деньги оттуда, откуда они всегда поступали. Причину, объяснение нашли простое: стал пренебрегать учением. В Гори сплетничали: папа Игнатошвили обеднел. Или к старости жаден сделался, перестал платить за учение сына. Хитрая Каке всех убеждала, что это она сама забрала сына из семинарии – за здоровье его боится. По старой памяти поколотить даже попыталась своего недоросля: «Ты все в цари, все в цари!» – ей сообщил кто-то, что выгнали-то за драку, глаз выбил семинаристу.

Да нет, при чем тут чей-то глаз, какой-то чиновник в каком-то учреждении взял да и зачеркнул нужную строчку. Не понимая, не зная, к чему прикасается, чью волю зачеркивает. И вся жизнь пошла по другому руслу.

Мало, так еще эти сапоги, кражу сочинили: стащил, мол, чтобы заплатить за семинарию, из-за них-то и выперли!

– Эй, задница, сапоги где, верни! Кошкодав сухорукий!

И ту кошку, кем-то подвешенную, замученную, на него повесили. Всё на него.