Сергей Самсонов - Держаться за землю

— Отлично, Вадим! — поощрил бегущий следом телережиссер с похожею на черный одуванчик африканской шевелюрой и блестящими хищным азартом, еще не стершимися о людей глазами. — Простыми словами, доходчиво, живенько так. И главное, та баба беременная в кадре — то, что надо!

Мизгирев мыкнул что-то неопределенное, забрался в джип, и покатили, ныряя в ямы и подпрыгивая на горбах, обгоняя привычных уже автоматчиков с жовто-блакитными нашивками на рукавах, в беспалых перчатках, в увесистых бронежилетах… Минута — и встали у одноэтажного беленого здания школы. У въезда на двор стоял… БМП? БТР? Короче, гусеничный броненосец с остро скошенным рылом, похожим на лезвие топора-колуна, томились солдаты в зеленых и черных комбезах, входили, выбегали, прыгали в замызганные уазики и «натовские» вездеходы.

Бойцы спецохраны, одетые, как для сафари, втащили Мизгирева за ограду, на двор с покрашенным бордовой краской монументом, напоминающим обломок крепостной стены и вместе с тем окаменевшее волнистое Знамя Победы со столбиками выдавленных в камне украинских и русских фамилий: «…чук», «…енко», «…ов», «…ый», «Многогрешный».

С бетонного навеса над крыльцом свисали, как собачьи языки, безжизненные флаги — украинский и черный с трезубцем и каким-то девизом. Вонзились под флаги, свернули налево, вошли в полурасчищенный от парт ближайший кабинет. Гудение, гвалт, перескрип…

— Вы мне дайте сперва обстановку! Укажите опорные пункты! А без этого в город соваться — как ежа на залупу сажать! — кричал в трубку кто-то из высших офицеров.

Вадима провели к дивану у окна, туда, где за учительским столом сидели двое старших — чем крупней и грузней человек в камуфляже, тем, как правило, ближе к генеральскому небу, — а еще один, рослый и плотный, с бритым черепом, плитами скул и крутым подбородком, возвышался над всеми со спутниковым телефоном у уха и внимал нестерпимому голосу свыше.

— Вы присаживайтесь, — шепотком указал Мизгиреву начальник его спецохраны.

— А я вам говорю, товарищ генерал, что «Альфа» выполнять приказ отказывается, — заговорил бритоголовый в трубку, как будто клеймя каждой буквой какую-то донельзя толстокожую скотину. — Работать по мирному населению отказывается… Да невозможно отделить! Окрошка это, винегрет! Стоит блокпост — к нему подходят люди, обычные, мирные бабы и просят нас оттуда уходить. Да! Они прикрываются ими! Они прикрываются ими, а я подставляю людей! Своих людей под пули! И люди мои не идут!.. Могу, товарищ генерал! Поставить раком их могу, разоружить. А дальше что? С войны уволить? Так они мне за это только «спасибо»!.. Под суд отдать, в тюрьму? Они согласны на тюрьму. Они свои лбы подставлять не согласны. Здоровье у них есть, а жизнь одна… Товарищ генерал, вы лучше меня знаете, что такое классический бой в условиях города. Они не обосрутся, товарищ генерал! Прямая кишка у них крепкая вдруг оказалась. Условного противника при виде нашей техники изображать не пожелали… Нет, я не буду посылать туда людей. Сплошными колоннами в Кумачов заходить я не буду. Я не начальник похоронной команды. У меня другая профессия. Мне нужен четкий письменный приказ, товарищ генерал. На применение всего… Да, это Берлин, Сталинград, как хотите. Не по масштабу, но по сути. Тут либо я работаю бригадной артиллерией, либо мы будем тыкаться в город, как слепой с белой палкой. И отправлять отсюда цинковые бандерольки, трезубцы героев на них рисовать. По-другому города не берутся. Чтоб в них зайти, их надо перемалывать. Я понимаю, что́ я говорю, товарищ генерал! Пусть там подумают: готовы мы на это? Тут либо война, либо переговоры — середки быть не может, середка слишком дорого нам обойдется… Еще раз повторяю: пусть там подумают и скажут — мы будем стрелять в свой народ?.. Да! Мне нужен четкий приказ! За подписью! Бумажка!

Мизгирев как-то остро почувствовал материальность всего окружающего, но вместе с тем все показалось совершенно нереальным. Его самого тут будто бы не было — его присутствие в гудящем штабе-кабинете ничего не меняло. Он понимал, что этот человек с пятнистой брезентовой кожей и глазами, похожими на исполнительные органы проходческих машин, говорит о его, мизгиревском, родном Кумачове. Об улице Изотова с чугунной водяной колонкой на пригорке. И вообще о городе, населенном живыми людьми. И рычаг заскрипел, и струя зашипела, ударив из железного носика, и в груди заломило от студеной воды, но все равно не мог впустить в себя происходящее. Так порожняя кружка не сразу погружается в тугую, неподатливую воду, оставаясь пустой и сухой, пока не пересилишь, не продавишь и, уже переполненную, не потянет на дно.