Сергей Самсонов - Держаться за землю

— К каким еще людям? — и понял и не понял Вадим.

— Ну к каким, блин. К шахтерам. Поселок Полысаев знаешь? — Ну еще бы не знал Мизгирев. — Взрыв метана, двенадцать погибших. Не слышал еще? Надо, чтобы к ним выехал кто-то из Киева. Сказать слова поддержки, все такое… Ты же это умеешь, наблатыкался вроде. Боль и горечь утраты, то-сё. Скажешь им: будут выплаты — от компании, от государства. Матерям-вдовам пенсии. Извинишься за то, что так мало. В общем, месседж такой: победим ихний сепаратизм — все тогда пересмотрим и проиндексируем. Пострадавшим оплатим лечение. Памятник. Общий памятник всем, кто погиб в Кумачовском районе. Короче, все по высшему разряду. Нам сейчас эту публику надо облизывать. В общем, сам понимаешь, это жест политический. Показать: мы единый народ. Вместе трудимся, вместе скорбим. Бандиты отдельно, шахтеры отдельно. Теми, значит, займутся спецслужбы, а от мирных шахтеров никто не отказывается. Надо дать им понять: будет уголь от них — будет жизнь, будут им и зарплаты, и пенсии. Продукты в магазинах, хлеб вообще. А поддержат весь этот бардак — либо действием, либо своим молчаливым согласием, — значит, хаос и голод вообще. Не хотите жить в каменном веке, не хотите без света и горячей воды, даже без валидола в аптеках — не надо выходить на площадь с вашим флагом и сниматься толпой для российских каналов… Пожалуйста, не надо перекрывать спецслужбам въезды в города, не надо выставлять пикеты и баб своих кидать под бэтээры! — взмолился страдальческим голосом Сыч, с нутряной темной кровью выдавливая предпоследние увещевания. — Или это закончится страшно. Мы пока предлагаем мятежникам сдаться, предлагаем вам всем мирный труд и покой, и не надо смотреть на Россию, как пес на кусок колбасы, — говорил от лица высшей силы; немного лошадиное, носатое, упрямо-энергичное лицо внезапно обесцветилось и стерлось, словно кто-то прошелся по грифельным линиям ластиком.

В пустом овале возникали накладывались друг на друга лицевые бугры и глазничные рытвины лысолобого мальчика Яценюка и неприязненно-брюзгливого Турчинова, всех знакомых Вадиму людей новой власти, говоривших одно и давно уж решенное. А за правой рукою Сыча — там, где фото детей, жен, собак, — Мизгирев вдруг заметил одинокое фото Бандеры с твердо сжатыми спелыми губками. Раньше не замечал или не было? Что ж, он, Сыч, вправду верует или так, поспешил подлизаться?

Мизгирев все отчетливо видел и слышал. Черно-белое фото Бандеры в серебряной рамке, лакированный краснодеревный лоток с золочеными ручками, все предметы вокруг были режуще, нашатырно реальны, словно целую ночь перед этим не спал. И совсем его не удивляло, что всего через сутки он действительно выйдет к полысаевским грозам и вдовам, на немых, обездвиженных лицах которых уже проступило травяное смиренье с судьбой, и действительно будет говорить им о пенсиях, банкоматах, продуктах, проводя по цепи волю этой межеумочной власти, видя, как лубяные глаза прошлогодних и будущих вдов оживают, раньше глаз мужиков начиная жадно впитывать каждое слово.

— Твоя поездка согласована со всеми службами и органами, — ввинтил в него Сыч. — Подгоним все телеканалы, это главное. Охрану обеспечат на уровне министра, не волнуйся.

А, ну да, там же Дикий Восток, кордоны, патрули, пикеты, блокпосты, бетонные плиты на въездах и выездах, тяжелые туши в рептильных узорах и с воронеными стволами автоматов… Там и вправду стреляют, вдруг понял Вадим, откуда-то сверху смотря на себя самого. Быть может, и вовсе в тех самых дворах, где он, Мизгирев, с пацанами когда-то в войнушку играл, метал комья глины, щебенку, ранетки в катящиеся по шоссе грузовики…

— Ты выбран неслучайно, разумеется. Что ты их земляк, это да, это будет подчеркнуто, но, по сути, нужны твои старые связи с кумачовским хозяйством. Из Полысаева поедешь в Кумачов. С самой компанией мы, разумеется, на связи, им-то что: они нам уголь — мы башляем, все остальное побоку, чего там быдло хочет и с какими флажками на площадь выходит. Им точно так же, как и нам, нужна единая страна, чтобы уголь свободно гонять. Но они на местах ничего не решают уже. И тебе надо будет говорить с профсоюзом. С мужиками, с народом. Возможно, и с военными их лидерами, скажем так. Вдолбить им в голову, что в их же интересах обеспечить нормальное движение товара. Будет уголь идти — обеспечим проплату. Да хоть на бартер перейдем: они нам уголь — мы им хлеб. Даже если у них там начнется… пальба, — поискал он нестрашное слово, — это их не касается. То есть угля не касается. Вот такая конструкция сложная. Говорить надо долго и вежливо. Там же как бы не все еще сбились с нарезки и взялись за оружие, там две трети нормальных, тех, которые кушать хотят. Нахрена им республика? Сами ведь понимают: остановится шахта — остановится жизнь. Вот и надо, Вадим, на желудок давить — это у человека, как правило, самое уязвимое место. Разговаривать надо предметно: семьи их, дети малые — что они будут есть? Будут в школу ходить? Язык их, свобода, фашизм, не фашизм, борьба там какая-то, Русь — херня это все. Это все нереально потрогать, а желудок, кормушка — это, блин, основное. Человек — это то, без чего нереально прожить, без чего он подохнет как миленький…