Сергей Самсонов - Держаться за землю

Шалимовы должны были вести по шахте следующий отряд: это были уже не разведчики и не простые ополченцы, а собранная Лютовым «элита», «профессура» — давнишние механики-водители, наводчики и номера, знакомые с визирной трубкой и орудийной панорамой. До них, конечно, дело могло и не дойти.

Кто-то быстро, украдкою перекрестился, таясь не от собратьев даже, а будто бы от самого себя, словно боялся оскорбить ту силу, в которую до этого не особо и верил, а теперь стало нужно, чтоб она присмотрела за ним. Кто-то чмокнул висящий на шнурке амулет, материнскую ладанку, крестик; кто-то что-то шептал; кто-то немо сговаривался со своим небывало чужим, от макушки до пяток дубеющим телом.

«Пошли, пошли, пошли!..» — бесконечно знакомой дорожкой, в сотый раз перебрали руками и подошвами ржавые скобы и зачавкали в сырости под уклон по туннелю, освещая лучами фонариков отсырелые своды и стены, — полувоины-полушахтеры с горящими лампочками на спецназовских касках, с комплектами самоспасателей и портативными аккумуляторами, рассованными по разгрузкам вместе с запасными магазинами и ручными гранатами. Вроде рано для страха еще, а уж каждый сустав, каждый мускул как свинцом налились, и уже приходилось насиловать тело и идти, как сквозь воду по топкому дну.

Первый страх был на съезде по овражному склону — под открывшимся черным, беспредельно высоким, никого и никак уже не зачищающим небом. Тут покровная толща земли показалась желанной, спасительной, доброй, и уже само сердце погнало Шалимовых к дырке, указало дорогу быстрей и верней, чем глаза ясным днем. А когда дорвались до норы, получили желанный покров, возроптало поставленное на карачки и лишенное чистого воздуха тело — так и так ему худо, и нигде хорошо и спокойно не будет, пока живо оно и воюют они.

Гремели, шуркали по почве автоматами, задевали рудстойки заплечными трубами гранатометов, застревали, ворочались, слепо тыкались касками в пятки передних, мало стиснутые по рукам и ногам челюстями породы, так еще и обвешанные запасными рожками, отяжеленные бронежилетами и самопальными железными доспехами, прикрывавшими спину и грудь под одеждой стальными листами: их вырезали газовыми резаками из дверей, водогрейных котлов, кузовов самосвалов и мусорных баков, просверливали по краям и спаривали проволокой, сооружая нечто среднее между рекламными щитами человека-бутерброда и допотопной рыцарской кирасой. Смотрелись эти «бронеплиты» жалко и нелепо, но иной раз и вправду спасали от осколков и пуль, оставлявших в железе едва не сквозные округлые вмятины…

Ползли, ползли и вытянулись в лаву. Терпко пахнущий пот, словно в бане, ручьился по телу и едва ли не хлюпал в ботинках, капал с носа, бровей, жег глаза, словно мыло. Жирнейший кумачовский антрацит засверкал на свету коногонки несметными гранями, как искрится и блещет под солнцем кристаллический снег, и Вальку показалось, что все они замурованы в черное звездное небо. «Есть горний край небесных руд, где красота — наш главный труд», — неуместно припомнился собственный давний стишок. На какое-то время он опять приковался сознанием к необъяснимой красоте породы и природы, которая сызмальства его завораживала, погружая в немое благодарное оцепенение, как будто и сам он еще один ничтожно маленький кристалл для преломления далекого рассеянного света, и поразился неуместности вот этого чувства сейчас, наплыву равнодушия к тому, что предстояло наверху, и в то же время удивился, что эта магнетическая красота не может никого остановить — никто не может и не хочет в ней остаться…

А Петро уже всех торопил:

— Шевелите костями. Не могила еще — надо двигаться.

Загремели опять, заворочались и одним многолапым, суставчатым гадом наконец-таки выползли в штрек. Встали на ноги, как их далекие волосатые предки на следующем этапе эволюции, и пошли в полный рост по маршруту — в том почти пассажирском спокойствии, что дают человеку незыблемые монолитные своды метро.

Подрывали, бежали бесконечными штреками, подводили дыхалку, сбивались на шаг, волочились замученным вьючным скотом, хрипло, сапно отдыхиваясь, и опять припускали — заурядно-диковинный кросс на такой глубине, на которой, быть может, и не бегал никто никогда. Надо было как можно быстрее покрыть, размотать эти пять километров, и пока все бежали, тащились, обо всем предстоящем не думалось, словно порвать невидимую финишную ленточку — это все, что от них было нужно. Но как только втащились в откаточный штрек и увидели в свете своих коногонок все таких же угрюмых спецназовцев, сразу вспомнили, что им сейчас предстоит.