Сергей Самсонов - Держаться за землю

— Кого мочил? Кого? — спросил, не слыша собственного голоса. — Обещал ведь… не резать их всех… кого можно… Прости… Прости меня, Криницкий!.. — Повел чуть не плачущим взглядом по лицам бойцов, как будто прося объяснить и видя в них то же доверяющее обожание, что и в глазах того откинутого, не дотерзанного им солдатика, оскалил зубы и завыл без слов, давясь неизъяснимым недоуменным омерзением к себе.

Башка гудела точно трансформатор под большой перегрузкой, но мысль обо всем еще не сделанном, о танках на равнине, о своей никуда не девавшейся крестной ответственности за всех этих людей пригвоздила его к настоящему и подняла.

— Рыпнись, падло! Котелок расколю! — Офицера, которого он ранил в ногу, подтащили к нему. — Чё делать с ним, Витя? Жить будет — если скажешь!

— Лечите, «чего». И давай его на батарею.

Все делалось так, как Лютов увидел еще из туннеля, сквозь землю, с Бурмаша: бойцы его уже согнали к батарее артиллерийскую обслугу и, распаленные, месили безответных, обессиленных страхом укропов, крича: «На колени, паскуды! Лежать!», хотя все пленные и так уже стояли на коленях и лежали, прикрывая руками запыленные головы.

— А ну кончай! — возвысил голос он. — Оставили их! Оставили, сказал! Они мне живыми, живыми нужны! — И, когда избиение кончилось, начал выкрикивать: — Всем укропам внимание! Кто хочет жить, слушай мою команду! Расчетам разобраться по орудиям! Водителем по тягачам! Разворачивать пушки на север! Неисполнение — расстрел! Шаг влево, шаг вправо — расстрел! Кто хочет жить, встать! Кто не хочет, остаться на месте! Работаем!

Включая рацию, взглянул на офицера сверху вниз, того опять нажимом опустили на колени, скула у него кровенела, вспухала, заплывший глаз смотрел на Лютова с упорной, вызывающей ненавистью, но Виктор чувствовал, как в ожидании удара подобралось его вонючее и мокрое от страха коренастое, сильное тело.

— Дону, Дону от Вити. Подымай трактористов. Быстрей! — Лютов снял с капитана бинокль и окликнул Марчелло: — За старшего. Возьмите этого, по голове не бейте сильно. Кирьян, со мной.

Побежали цепочкой на запад. Присели по кромке вершины с оружием наизготовку. Уже целиком владея собой, Лютов молча приставил бинокль к глазам, притянул к себе зеленоватую негативную степь со стадом реактивных установок, различил суетящихся возле них пастухов, их палатки, антенны и кунги, траншеи боевого охранения, а верней, беспробудного сна и досады на собственный грохот и вой. Отбросив бинокль, приказал истомившемуся под курганом Кривчене выдвигаться по балке к позициям «градов», огибая их с юга.

В голове, сочлененные в часовой механизм, побежали колючие, страшные мысли: гора молчит, не отвечает на запросы украинского КП, хотя давно уже должна дубасить по Изотовке, и сейчас как поймут, в чем тут дело, да как вжарят по ним изо всех своих «градов» на севере или кинут сюда сотни три на «коробочках» … да еще и «Тайфун» на «Марии» подымут…

И в этот самый миг взревели установки под горой, уже на глазах у него выметывая в небо вереницы оперенных игл с неистово кипящими хвостами, и с опалившей его радостью он понял, что огневая подготовка продолжается, что для укропов все идет согласно расписанию, что раскаленная башка полковника Лихно еще не лопнула от понимания: случилось то, чего не может быть, что батарея «мсташек» на кургане еще должна ударить по Изотовке и что сейчас она ударит по своим.

— Давай, Кирьян, делайте, — кивнул он вниз на блещущие «грады» и, развернувшись, побежал обратно к батарее.

А там уже ворочались, ревели, скрежетали тягачи; избитые в кровь пленные и ополченцы-орудийцы работали, как ликвидаторы одной чудовищной аварии, как солдаты одной наступающей армии: матерясь, отцепляли огромные семитонные гаубицы, подымали колеса, разводили станины, прибивали их наново к сохлой земле, ударяя кувалдами по сошникам. Полосовавший заревное небо вой и шорох как будто подхлестывал их, усиливая в пленных смертный страх и надежду ударным трудом сохранить свою жизнь, а в лютовских бойцах — естественную спешку.

— Где главный маршал артиллерии?! — крикнул Лютов, приблизившись к этому умному, муравьино-кипучему хаосу.

В староверской курчавой, седоватой уже бороде коренастого Дона блеснули рафинадные зубы, уголки оторвавшихся от бинокля больших хищных глаз расщепила усмешка. Дон служил в артполку корректировщиком огня, и убитый Криницкий, как выяснилось, был в Афгане его командиром.