Юрий Тешкин - Полковник

Где-то около трех часов ночи, когда до рассвета еще далеко, что-то дрогнет в ночи, словно бы переломится она, как лист бумажный вдвое сложится, и сразу в два раза темнее станет, глуше. А между тем сама уже пойдет на убыль, потянет ветерком откуда-то, уже и теплый дождик как мышь прошмыгнет — все освежит. Уже где-то первая галка крикнет спросонья, старчески, дребезжаще, еще неуверенно. И никто ей пока не ответит. Крикнет в раздражении еще раз и другой да и сама замолкнет. А сна уже как не бывало.

Зам вышел из леса в поле. Светила сильно луна. Поле лежало перед ним, залитое сильным лунным светом. Далеко друг от друга свободно, вольно стояли во поле могучие вязы. Все обволакивала, как и лунный свет, тишина. Зам подошел к обрыву, лег на край его, а голову свесил вниз. Воды внизу не было видно, но сильно чувствовалось ее близкое присутствие. На другом берегу всхрапывали кони…

У газовой станции на окраине города Игорь Серафимович присел отдохнуть возле знакомого сторожа, который на его «Здравствуй, дедушка!» отвечал:

— Нижайшее вам почтение… — засунул в нос хорошую понюшку табака и громко чихнул.

— И-и-и… — сладко запел сторож. — Что ты, милой… и видишь лучше… а-а… а-пчхи!.. и на душе… а-а-а-пчхи-и…

Первый зам расслабился, стал подремывать под болтовню ночного сторожа, голова то и дело падала на грудь. Но вдруг встрепенулся, напрягся, весь куда-то вверх потянулся, еще не проснувшись окончательно, — вослед журавлиному курлыканию. А совсем в себя придя, долго прислушивался, поворотив голову вслед пролетавшей быстро стае. В дремлющем сознании этот крик ночных журавлей вызвал какой-то прекрасный отзвук. Уж и журавлей давно не слышно было, а сердце билось, билось… вот так бы красиво и жизнь прожить…

— Летят и летят, — говорил сторож, — и всё к нам летят… земля у нас большая, всем есть где разместиться… вот и летят, да-а… — Дед почесал подбородок о край ватника, зевнул, резко дернувшись головою назад, и пробормотал: — Вот какие делишки-делашки, — и опять с хрустом, утробно как-то широко зевнул.

Когда же зам окончательно проснулся, утро открылось перед ним неожиданно, как солнечный омут, полный влажных звуков и дыханий. Радостное возбуждение охватывало мир, вступающий в новый день. Поднималось солнце, такое новое, холодное, какое-то хрустящее. Еще смотришь на него сверху, еще ясно видишь быстрое движение светила — вверх и вправо. Вот поднялось чуть, коснулось трав, и травы тут же задымились, заметно стало, как они темно-росисты, как за ночь подросли.

А лес впереди стоял — пятнист, искрист, потоки нагретого воздуха мешались с холодным. Лес стал похож на собственное отражение в воде, на отражение, по которому струился ветерок.

Час дремоты на свежем воздухе совершенно освежил зама, он возвращался упругим легким шагом, он прыгал через лужи и напевал: «Трам-пам-пам-пам… ра-ри-ри-ра…» Он был похож на человека, принявшего наконец решение. Но нет, заглянув в это чудесное утро, похожее на хорошо промытые окна, решения какого-то особенного он не принимал. Зачем? Птицы летят и летят, потому что иначе не могут. В любой борьбе нет смысла помимо самой борьбы… ну а мир устроен именно так, как ему и надлежит быть устроенным. «Трам-пам-пам-пам… ра-ри-ри-ра…» С одной стороны, такой подход вроде бы и отнимал что-то у всемогущего человека. А с другой? С другой — определял предельно ясно этого самого всеобщего человека, разрешал как бы ему право на борьбу. Пусть и без смысла. Как Иван Федорович Круглов. И зам взгрустнул слегка — так искренне и неожиданно — в это чудесное утро от мысли, что, кажется, все кончилось — слег Круглов, второй день не встает. Следующая стадия Эксперимента определенно началась. Весьма и весьма важная, надо сказать, стадия… И все же жаль его, виновника всего и вся… Ну а Тамару Сергеевну надо удалить… на всякий случай. «Завтра же свяжусь с психиатрической».

— Ну-с, — произнес он бодрым голосом уже у себя в кабинете, — поищем, как говорится, за лицами лики… да-да, ведь лик — по гречески идея. А какова идея на сегодня? Неплохо б это знать. — И первый зам нажал одну из кнопок прямой трансляции с одним из институтов… нажал наугад.

— …В общем, шестнадцать было за, а двое против или трое, не помню.

— Это же все стенографируется при защите…

— Разумеется, только потом надо посидеть со стенографисткой, расшифровать и заплатить.

— Разве ж и ей платить надо?

— Ну-у… неофициально.

— Платят, платят, я точно знаю.