Юрий Тешкин - Полковник

— Ой, да что вы! Зачем! Все же есть, — говорила Нина Андреевна, — рыба жареная есть, суп с фрикадельками… В такую даль… как будто здесь лука своего нет… ведь все же есть, ну все…

А гости неторопливо делали свое дело, доставали еще мясо, завернутое в чистый холст, перевязанное аккуратно веревочками, доставали бутылки, банки и баночки, переложенные со всех сторон, чтоб не разбились, зеленью, фруктами, передавали Григору, а тот с радушной улыбкою вручал все это Нине Андреевне.

— Пей, сестра-джан, по три столовые ложки, опять молодой станешь — сок граната! М-м-м… А это мед — бабушка велела, сама знаешь — сто болезней лечит!

Нина Андреевна была окружена яствами со всех сторон. На столе не уместилось — на подоконниках, на стульях лежало, стояло, громоздилось что-то свеже-резкое, вкусно-ароматное, сочное, знойное, как сама Армения. Гости глядели, как Нина Андреевна сердится понарошку, и улыбались. И вот на самом дне обнаружился сверток, сняли махровое полотенце, целлофановый пакет, стали разворачивать бумагу (Нина Андреевна уже догадалась) — в руках Григора появились две бутылки армянского коньяка. Григор осторожно поставил их к батарее. Пояснил:

— Коньяк надо пить теплым.

И сели за стол. Мужчины по бокам от Нины Андреевны, Агуник — напротив. Нина Андреевна, приглядевшись, быстро сообразила, что надо поливать гранатовым соком, а что сладким перцем заедать и где зеленью посыпать, а где горчицей смазать. Когда ж насытились и вздохнули, Григор взял подогретый коньяк, разлил по рюмкам, торжественно сказал:

— Коньяк надо пить теплым и закусывать фруктами или сладким.

Нина Андреевна кивнула согласно, как будто всю жизнь знала об этом. Ей легко, хорошо было, стали пить не спеша коньяк.

— Может, еще хоть ночку переночуете, — спрашивала Нина Андреевна, отхлебывая очередной глоточек и заедая сладкой сушеной дыней, — а, хоть ночку?

— Нет, — Григор ей отвечал, — ехать надо, сестра-джан, дорога наша длинна.

— Город бы посмотрели, — после молчания говорила Нина Андреевна, — на площади у нас новое кафе открыли… молодежное.

— К сожалению, никак не можем, сестра-джан, — отвечал Григор, — к сожалению, сестра-джан, нас ждут.

За окном начинался длинный вечер, за столом тепло, покойно, уютно, и на душе ее спокойно, уютно, а коньяк действительно надо пить подогретым, больше ощущаешь вкус и аромат, только так и пьют настоящий коньяк, теперь она будет знать. В обед к полковнику сбегала, сменила воду в грелках, нажарила гренков, да у него с утра еще и яичница и молоко нетронуты стоят… да-а… чего уж… «Может, телевизор включить, — подумалось, — а то все молчим, молчим…» Но гости молчали странно, похоже, нисколько не тяготясь этим. Даже по-своему, по-армянски, разговаривать не испытывали потребность. Каким-то общим было их молчание. Хотя сидели они как будто и каждый наедине с самим собой. Григор, прямо сидящий, годами подсушенный, подсеребренный, все куда-то в пространство топорщился усами. Был похож на обиженного ежика и сидел так, словно сохранял равновесие в морскую качку. Напротив — Айастан, свободно откинувшись на стуле, руку забросил на спинку стула. Агуник в красном шелковом платье, по которому разбросаны большие черные розы, слегка повернулась к окну, каждым элементом своей позы являя взору Нины Андреевны что-то недоступное, гордое. Внутренний жар ее пробивал матовость лица, проглядывало нечто лениво-страстное. Впрочем, это могло уже и казаться слегка опьяневшей Нине Андреевне, взгрустнувшей даже тут слегка.

Зачем-то направившись на кухню, она подпевала себе. И вот на кухне, у плиты, узнав свой суп с фрикадельками и жареную рыбу на второе, она уставилась в недоумении на рыбью голову, выглянувшую из-под тарелки. И вдруг поразило ее совсем другое — путь, проделанный этими людьми, что молча сидят сейчас у нее в комнате. Тщательные сборы представились всей деревней, затерянной где-то в горах Зангезура. Деревней, пославшей своих гонцов в далекий край, где, они надеялись, живет их Арам.

Вернувшись в комнату, Нина Андреевна сказала:

— Вы писали… я отвечала. Вы писали, — сказала она построже, я же должна была вам отвечать… Вот я и отвечала… — Она заплакала.

И тут пришло ей на ум, как колебалась она вчера вечером, что же постелить гостям — бывшие в употреблении, хотя и совсем чистые, разумеется, простыни и пододеяльники, или уж достать новое, недавно купленное белье. И она разрыдалась еще сильнее — так неудержимо, что пришлось выпить валерьянки…