Юрий Тешкин - Полковник

Нина Андреевна ругала Людку-врушку, Сашку ругала последними словами, говорила, что так ему и надо, обормоту, что в ЛТП она ни ногой. Но прошло время, материнское сердце отходчиво. Тем более что Людке и горя мало: есть мужик, нет его — гуляет. И про Лариску, конечно, не вспомнит. Ну вот — Нина Андреевна гуся зажарила, пирог испекла, то се собрала в сумку. Достала даже из заветного места чекушку, что несколько лет уже ждет своего часа, вздохнула: «Как бы Сашке там с этой чекушечкой не повредить», — и опять в заветное место упрятала.

От автобусной остановки ей на край поля указали — там, на краю заснеженного поля, розовело несколько зданий. Пошла она полем, с каждым шагом приближаясь к этим загадочным, в веселенькую розовую клеточку зданиям, огороженным колючей проволокой. Она нагнала двух женщин, что шли в соседнюю деревню за лесом, те разговаривали об ЛТП, о его обитателях.

— Посмотрела бы ты, что здесь творится по воскресеньям, по субботам — толпами родственники идут, сумками им тащат.

— И кто ж идет-то? — Нина Андреевна присоединилась к разговору.

— Как кто? Жены, матери… те же самые, что больше всего от них, паразитов, и страдают… У тебя кто тут — сын? Муж? Сын? Ну, то-то же…

— Наверное, — сказала Нина Андреевна, вспомнив мысль о чекушке, — и бутылку пытаются им незаметно сунуть еще?

— Да они и так выпивают.

— Как?

— А на работе. Их же возят тут везде, к нам в РСУ привозили, трубу тут варили недавно, подошла глянула — интересно же, как им там, в ЛТП этом. «Мать, а мать, — это они мне, — валенцы не возьмешь? Новые». Глянула — и правда новые. Цена — бутылка. Теперь везде цена такая (женщина вздохнула) — бутылка. Ну, я не взяла, так ведь другая взяла… Работать не работают, а восемь рублей в день на человека им плати! Наш начальник сперва по двадцать человек из ЛТП брал, а теперь только пять берет. Ну их, говорит, — слишком накладно…

В небольшой приемной Нина Андреевна в ожидании дежурного ходила читала развешанные объявления. «Посылки — один раз в два месяца… Свидания — один раз в три месяца…» Тут же был список разрешаемых продуктов для передачи. Было напоминание должностному лицу о том, что за взятку, согласно статье 174, его ждет наказание — от 3 до 8 лет. Здесь было много всяких объявлений, даже тесновато от этого становилось как-то… А еще висел длинный список — «Они позорят нас». Это были нарушители режима, которым добавлялся срок лечения за допущенные нарушения и употребления алкоголя (как хорошо, что она чекушку не взяла, влип бы ее Сашка, как штык влип бы!), и шел длинный список фамилий: Долматов, Широков, Селезнев, Иванов, Петров, Ефимов… Она читала, и странное чувство охватывало все больше ее. Она почему-то вспомнила, как недавно ездила к родственникам в Ярославскую область и там в деревне видела обелиск с фамилиями погибших на войне, где, могла бы поклясться, читала эти же самые фамилии: Петров, Иванов, Широков, Селезнев, Ефимов… Но те геройски прожили жизни свои, а эти…

И вот сидит она в кабинете у замполита ЛТП. Замполит молод, строен, зеленоглаз, полон энергии и, в отличие от дежурного, доброжелателен. Сашку уже пригласили в кабинет на свидание.

Вошел — Нина Андреевна ахнула. Так изменился за это время в ЛТП. Осунулся, скулы заострились. Нина Андреевна как глянула, так и ахнула, слеза покатилась. А главное — у Сашки теперь глаза какие-то бегающие, голос слабый. И это ее никогда не унывающий Сашка! Нина Андреевна все головой качала:

— Ох, Сашка! Ох, Сашка!

А он сидит напротив, берет в руках мнет, никак опомниться не может.

— Ну как живёшь-то? — спрашивает она его, глаза вытирая.

— Да не тянет… — в смущении быстро трет остроконечную какую-то, без волос-то, Макушку. — Пока меня не тянет, мать, — и быстрый взгляд в сторону замполита. — Ну а ты как? Как Лариска?

— Да с Лариской-то все в порядке у меня, а ты-то, ты-то как? Как дальше жить думаешь?

Сашка плечами пожимает. И ясно видит Нина Андреевна, что ее Сашка действительно не знает — как оно все будет потом, когда отсюда выйдет. Впереди еще много времени, еще можно решиться на что-то, а пока он не знает, не хочет даже и думать, он весь какой-то подшибленный, ему стыдно даже глядеть матери в глаза. Не-е, видно, не курорт здесь — понимает Нина Андреевна и, откинув платок на плечи, осматривается. Но не в этом дело, что не курорт здесь, настоящего мужика этим не смутишь, а ее Сашка лесоповал прошел. Унизительно здесь — вот что главное. Эта поспешность, с какой пожал он ее руку, когда вошел. Выхватил нервно из-за спины и с жаром пожал ее руку. А зашел-то, зашел-то — как зэк настоящий — руки за спиною! И бритый! И это с горечью она отметила, с затаенной жалостью сына разглядывая, — такой же вот бритоголовый когда-то в детстве лежал ее Сашка со скарлатиною… еле выжил… А сейчас — не ребенок, мужик вроде, а всякий раз стремительно так вскакивает при появлении в кабинете кого-то из начальства — вышколили уже… а самое главное — эта согнутая поза, тихий голос… какое-то бритоголовое во всем уныние… и всё торопливые, всё невпопад как-то расспросы: «Ну, как там все-то? Как полковник? С автостоянки от Мурасеева никого не было? Ну-ну… я так и знал…»