Юрий Тешкин - Полковник

— Вот так-то, дорогой Александр Иванович, — все гениальное — просто! Согласны?

— Согласен.

— Ну вот, спокойного вам дежурства.

— Да. Хорошо. Спасибо, я — э-э-э…

— Вы что-то хотели сказать?

— Да я, собственно, насчет отпусков…

— Каких таких отпусков?

— Ну, таких… законных… Положен он мне или нет?

Товарищ Мурасеев только и сказал в сердцах:

— Мне бы ваши заботы, Александр Иванович… ох, Александр Иванович, о-ох… — и бросил трубку, впрочем, тут же и позвонил.

Сашка сказал:

— Стоянка.

— Мурасеев Ве Ге, — ответил Мурасеев. — А вы знаете, Александр Иванович, называясь отныне обществом автолюбителей, то есть как бы возвращаясь из частного в социалистический сектор, мы попутно решим и вашу проблему.

Пожелав Сашке спокойного дежурства, сам товарищ Мурасеев не мог никак успокоиться. И, даже выйдя перед сном на прогулку, все думал, думал… все же в госсектор возвращаться никак не хотелось. Да просто никак невозможно такое, ибо вся суть товарища Мурасеева с самого раннего детства была конкретно вещевая. Он по-настоящему лишь тогда и успокаивался, когда держал в руках какую-нибудь вещь. Вещь в руках — в ней какой-то вес, форма, внутреннее содержание, — все это сразу же наполняло и самого его конкретным смыслом. Он с детства поэтому так страстно любил со всеми обмениваться вещами. Частенько даже в убыток самому себе, но, понимая это, все равно не мог никак остановиться. Да его в детстве так все и звали во дворе — Меняла. И стоило его лишь выпустить на улицу с новеньким ножичком, скажем, подарком дяди Вани (с двумя лезвиями, штопором, шилом и так далее), — так вот, стоило его выпустить хотя бы на пять минут, как он через час возвращался с ангорским кроликом-детенышем. Или еще с чем-нибудь.

Однажды отец купил ему фотоаппарат. Отец считал делом чести, чтоб у его детей было все, что и у других. «Как у других» — это было делом чести человека, прожившего трудную деревенскую жизнь, в которой всего-то было четыре учебных года в сельской школе. Так вот, отец купил ему однажды фотоаппарат «Турист». А что с ним делать дальше — никто не знал. Да и не было в то время ни фотобумаги, ни пластинок. Ясно было одно — вещь дорогая. Не какие-то там соседские оловянные солдатики! И, помнится, в одно прекрасное утро он вынес свой фотоаппарат во двор. Даже вроде был какой-то праздник. Или это ему так тогда показалось из-за аппаратика. Какие необъятные возможности таил он в себе! Помнится, расставив штатив-треногу, привинтил он камеру к нему, открыл и стал смотреть через матовое стекло на разноцветный, радостный какой-то двор… И увидел, как едет к нему (вверх ногами, конечно, как и положено охать погибели), едет Вовка Козлов на своем замечательном самокате. Матово-мягкий, весь цветной, бренчал звоночком и зажигал фару! Это было чудо самокатной техники. А какие подшипники! Даже тормоз был у этого в синюю краску, с настоящим велосипедным рулем самоката.

— Махнемся, — сказал Козлик на всякий случай.

Мурасеев тогда проглотил слюну, но твердо покачал головой: за фотоаппарат с него отец шкуру спустит. Ну а буквально через час уже ехал, конечно, на самом лучшем во дворе, а может, и во всем городе самокате, бренчал звоночком от счастья, фару зажигал.

К обеду накатался по горло и сменял самокат на что-то более важное… теперь уж и не вспомнит товарищ Мурасеев, на что. А потом это важное сменял на что-то еще более важное. И поздно вечером, когда опустел уже двор, медленно-медленно возвращался он домой. На своей площадке, прежде чем постучать, он глянул вниз, заранее принимая вид скорбный, и… плюнул с горя. Он увидел на ботинках всего лишь одну из двух только что купленных галош. Может, гости дома? Или родители ругаются? И тогда удастся избежать очередной порки… Увы, увы — мать и сестра уже пошли искать его, отец сидел один, глаза у него были раскаленные…

И вот юный Мурасеев стоит в одной галоше, в руках у него вместо великолепного фотоаппарата «Турист» — толстая, пахнущая нафталином подшивка журнала «Нива» за 1908 год и чучело неизвестной птицы.

— Ну, что ты теперь скажешь? — говорит его отец.

Сын вздохнул, снимая теперь никому не нужную галошу. Отец вздохнул, ремень снимая. Надо полагать, по разным поводам они тогда вздохнули.

Да и что мог сказать тогда товарищ Мурасеев. Может быть: «Да, папа, я понимаю: фотоаппарат — дорогая вещь, но ведь и этой старинной книге цены нет. Ты только глянь, какие рассказы с «продолжение следует»! Здесь вот написано про кладоискателей, тут про пещеры, про убийства таинственные. А если тебя и это не интересует, то на странице семьдесят два в полезных советах ты сможешь узнать, как мадам Гайворонская увеличила свой бюст на десять дюймов, и еще много всего интересного… Да и птица, не гляди, что облезлая, — может, и она тоже… что-то такое, а?»