Юрий Тешкин - Полковник

— Папа! — вдруг взвизгнул откуда-то сбоку усатенький (ага, живой, значит!). — Папа, беги скорей! Это же сумасшедший!

Но папа еще шаг или два, пятясь, сделал, споткнулся и упал в клумбу. Перевернулся и быстро пополз, словно потерял позвоночник, — смешно. Полковник уже и передумал его догонять. Ведь для мальчишки нет никого сильнее и смелее, чем отец, а этот-то — на карачках! Ну а с той стороны клумбы, куда уполз папа, уже и милиционер из цветов выходит, весь в ремнях, весь в пуговицах.

— Пройдемтесь. Это я к вам обращаюсь. К вам, к вам, гражданин в синих носках. Пройдемтесь.

— Пожалуйста, — отвечает полковник.

Вокруг наступила тишина позора.

И тут же между полковником и милиционером в виде белого вихря оказался человек, весь в тополином пуху. Он размахивал руками, нечленораздельно выкрикивал какие-то цифры, глаза его белее пуха. Полковник с трудом узнал сына Нины Андреевны — Сашку. А тот, ничего не видя, уже сбил милиционера, они быстро покатились по дорожке, попеременно оказываясь то внизу, то вверху. Толпа возбужденно закричала и бросилась за ними. Полковник в одиночестве постоял, не зная, что же ему делать дальше, и, сгорбившись больше обычного, побрел домой. «Откуда здесь взялся Сашка? — думалось вяло и неохотно. И почему это Сашка… такой… белый… и что вообще происходит на белом свете… наверное, все ж пора… пора помирать… вон Ванька-то, братан… э-эх…» И полковник смахнул слезу.

Несколькими часами раньше Сашка спокойно дежурил на своей платной стоянке. С восьми до одиннадцати автовладелец-общественник рассказывал ему все ту же грустную историю, которую все они, автовладельцы-общественники, передают друг другу как эстафету:

— Ну, после того как второй приемник украли, собирали общее собрание, решили модернизировать сигнализацию, фотоэлемент ввести… А двухэтажные гаражи — горе, а не гаражи. Узкие — это во-первых. Во-вторых, низкие. В-третьих, узкая проезжая часть, не развернуться… Как жить дальше…

В одиннадцать ушел общественник, и сразу позвонил Мурасеев.

— Так на чем мы с вами, Александр Иванович, в прошлый раз остановились? — спрашивает ночью товарищ Мурасеев.

— А на «эмке», — ловко зажав плечом и подбородком телефонную трубку, отвечает начальнику Сашка, нарезает сырок и, стараясь не булькать, наливает полный стакан «Кавказского».

— Итак, продолжим?

— Продолжим, — соглашается Сашка, подмигивая «Незнакомке».

— Шла война, «эмка» выдержала строгий экзамен, но когда война кончилась, стал вопрос о новой машине. И ею, как вы, вероятно, знаете, стала «Победа». Рабочие горьковского завода выпустили новую машину — эм двадцать, которую и назвали «Победой» в честь Победы. Это был хороший автомобиль по тем временам. Можно сказать, автомобиль-труженик. Пятьдесят седьмой год стал заметной вехой в истории легкового транспорта — мы же сразу получили две машины: «Москвич» и шикарный «ЗИМ»…

Тут зазвенела сигнализация, и пришлось прервать интересный разговор. Сашка лез вдоль ограды по сугробам тополиного пуха — искал обрыв. Сильный свет прожектора над головой, колючая проволока над самым ухом, все время приходится нагибаться, два тоненьких незаметных проводка сигнализации, которые нельзя задеть, — чем-то эта картина была уже ему знакома…

Только-только потом задремал, прибыл летчик со сто пятнадцатого.

— Откуда?

— Милан — Париж — Венеция — Москва…

— Как там погода? — спросил, зевая, Сашка.

— Да такая же дрянь…

Отправив летчика домой, Сашка хотел было поспать, но уже до очередной передачи оставалось минут двадцать — смысла не было. Он выпил еще стакан и от нечего делать пошел совершать обход. Сотни машин перед ним, все выстроены ровными рядами и со всех сторон окружены двенадцатью высокими столбами с мощными лампами яркого света, который заливал всю стоянку сильным и ровным освещением. Вдоль ограждения носились сторожевые псы: Джек, Мухтар, Тимофеевна и Полкан, облаивали всех, кто попадал в поле видимости. Сашка засмотрелся на две лампы на ближайшем столбе, которые под размеренное покачивание проводов на ветру стали медленно-медленно наполняться желтоватым неоновым светом. Все это напоминало оживающее чье-то дыхание: кач-кач… кач-кач… все поярче… все поярче… Или это раскачивание совпало уж с собственным Сашкиным ритмом дыхания, но только засмотрелся он на это в такт покачиванию разгорание двух лампочек на ближайшем столбе… Они словно бы надувались, разгораясь все больше и больше, а провода под ними всё покачивались, покачивались…