Юрий Тешкин - Полковник

И такая тоска была в этом человеке по той жизни, где нет и не может быть такого вопиющего противоречия: есть машина — нет гаража в подвальном помещении собственного коттеджа! — что Сашка даже взглянул на него повнимательнее… по-человечески что-то шевельнулось в нем впервые к автовладельцу. И в конце концов в Сашкином восприятии автовладельца как такового совокупилось от всех этих похожих разговоров нечто — малопонятное, половинчатое. Например, сам машину ставит на автостоянку — жена мерзнет за воротами. Или — сюда доехал, машину поставил — теперь с бутылкой идет к автобусу, чтобы дома выпить, — это жизнь?! Сашка вяло думает, поглядывая на помощника: «Ну зачем люди машину покупают? Да этих же денег на всю жизнь тебе хватит на такси разъезжать!» Тем более если по стране на семью пока лишь один велосипед положен… Тут Сашке вспомнился свой собственный первый велосипед. Уж неизвестно, на какие шиши купил отец ему в то голодноватое послевоенное время велосипед… Да, оказывается, Сашка помнит еще, помнит то время, когда быть богатым считалось неприличным. Помнит, как отец купил велосипед. Точно такой же, как у Альки Панкова — сына начальника цеха, в котором отец работал слесарем пятого разряда.

В то время самым обычным средством передвижения у них — у пацанов военного времени — был самокат. Конечно, и самокат самокату рознь. Были просто прекрасные — трехподшипниковые, хорошо смазанные, бесшумные, с фонариком, сигналом и даже ножным тормозом в виде резиновой нашлепки, снятой со старой лыжи, которую стоило лишь слегка нажать пяткой, и самокат твой встанет как вкопанный. И понятно, что владелец такого самоката несколько снисходительно поглядывал на того, у кого самокат состоял из двух досок и двух подшипников всего-то. Но ведь и те и другие были самоделками. В конце концов ведь и владелец самого простого самоката при желании мог сходить на свалку военной техники, которая начиналась сразу за городом, и разыскать там все необходимое для самого прекрасного самоката. Велосипед же был, как тут ни крути, транспортом уже совсем другого порядка. Пересесть на него с самоката было то же самое, что годы и годы спустя с велосипеда на мотоцикл, а потом и на сегодняшнюю легковую машину.

Так вот, когда новенький велосипедик появился в его руках, владеть им, как ни странно, оказалось довольно затруднительно. В принципе-то для Сашки возможным было уже тогда наше сегодняшнее личное владение, когда «эта вещь моя, и только моя!». Потому что уже и тогда семьи три-четыре или пять жили в их стоквартирном доме побогаче и могли позволить своим детям владеть как бы избыточной (по тем временам) собственностью.

И вот еще какая странность вспоминается ему сейчас. Ведь, если разобраться, любой владелец самоката был самым настоящим владельцем, со всеми узурпаторскими последствиями. И это никогда не вызывало неприязни, даже уважалось. Уважалось, скорее всего, потому, что данная собственность досталась оному владельцу честным путем, исключительно лишь за счет его собственной инициативы, немалых, порою опасных трудов. А конкретнее — путем многодневных хождений на свалку военной техники. Что само по себе в то время было не так уж и безопасно, потому что на той свалке за городом частенько попадались неразорвавшиеся мины и снаряды, гранаты и патроны и немало все-таки происходило трагедий. Так что понятно, почему самый превосходный самокат не воспринимался тогда как нечто не наше, антинашенское. Не воспринимался как какое-то несоответствие. И Сашка — десятилетний пацан тогдашний — очень хорошо понимал, что если уж очень крепко держаться за свой драгоценный, пахнущий резиной, смазкой и прочими восхитительными запахами велосипедик, запросто можно оказаться за той роковой чертой, из-за которой нет уже возврата. Да просто будешь вычеркнут из жизни двора, ведь ты же будешь не соответствовать чему-то очень серьезному, общепринятому среди всех пацанов. Тебя не позовут больше играть в казаков-разбойников, не будут ждать, чтобы идти купаться на речку. Тебя, словно ты не пацан, а девчонка, перестанут учитывать как боевую единицу в тех нелегких войнах с соседними дворами, какие велись тогда постоянно. Но тебя не просто перестанут замечать, тебя конечно же при этом припечатают какой-нибудь обидной кличкой: Чмырь, Сопля, Вонючка. А то и похлеще что-нибудь придумают, будут, улюлюкая, хором кричать вослед тебе эту кличку, которая отныне на веки вечные закрепится за тобою.