Юрий Тешкин - Полковник

Да, на работе меня теперь не могли узнать, начальником участка поставили, профоргом выбрали. Раз мы с ней как-то возвращаемся с концерта (Штепсель с Тарапунькой приезжали), так вот часиков в одиннадцать это было. И решили зайти ко мне, чайку попить, а потом я ее, как обычно, на такси отвезу. Я всегда сберегал рубль на такси. Провожать ее боялся. Шуба на ней стоила не знаю и сколько. Я уже понимал, если б с нее сняли шубу, я б пропал. Ну так вот — довезу ее на такси в полночь, развернусь, ручкой помахаю — и поехал как будто домой, а на самом деле за углом обычно остановлю такси, рубль отдам и бегу себе домой через весь город пешочком. Тратить еще рубль на обратную дорогу — жирно будет, ее ведь и завтра придется на такси везти. Вот так было дело, она и не знала.

Так вот, с концерта приходим ко мне, ключа под половичком, естественно, нет. Я уж догадался, что это кто-то из друзей. Ну, стучимся — не открывают. Хихикает только какой-то женский голос и еще вроде бы Круглов кричит: «Д-дядя, обожди!» Он меня дядей звал. Что тут с Галочкой сделалось! Как начала она тут колотить кулаками, как начала стучать ногами, как кричать начала. Те сразу открыли. Действительно — Круглов с какой-то женщиной. Вышвырнула их с треском моя Галочка! «Чтоб и духу вашего, — кричит, — здесь больше не было!»

Правда, надо отдать ей справедливость, с получки или аванса, когда я отдавал ей деньги, она сама всегда брала две бутылки «Столичной», и мы ехали на такси в общежитие, где нас принимали как дорогих гостей. На ней шуба за шестьсот рублей, да и я разодет как цыган. А главное — не пью! Это было моим друзьям непереносимо. Посидим этак часок-другой в компании, она рюмочку выпьет, даже две иногда, а я — ни-ни. И уезжаем. Вот так зима та шла и шла, в мае наметили свадьбу делать. Уже все для свадьбы было. У нее фата, у меня — костюм черный. Кольца из Краснодара обещали — настоящие, из червонного золота. А я, бывало, нет-нет да и подумаю: а ведь не очень мне и хочется на ней жениться, не очень-то я ее люблю. Есть в ней много хороших качеств, она даже сказала, что после свадьбы обязательно возьмется за меня — учиться дальше заставит, с ребенком можно будет пока обождать. А со временем мы вообще можем перебраться в Краснодар и папа ее купит нам кооперативную квартиру. Хорошо, что мы с ней заранее договорились, что будем жить как муж с женой лишь после свадьбы. А то не знаю, что бы я с ней и делал, ну не лежала к ней душа, и все тут! А почему — и сам не мог понять. Она ведь и пела вдобавок, тоненьким, но очень приятным голоском, и мечтательность напускала вечернюю. Но все же какие-то маленькие у нее были глазки, а лицо, наоборот, крупное, полное. Но не в этом было дело, конечно. Я ведь и сам далеко не красавец. А вот что-то мешало мне, а что — и сам понять не могу. Мне бы радоваться, когда она привозила очередную импортную рубаху, которую где-то с превеликим трудом достала для меня, или огурчиков зимой привезет, бывало. А я, если откровенно, совсем не радовался. Все знакомые, друзья говорили, что я к лучшему изменился, поздравляли, завидовали, наверное. Какую я себе шикарную жену отхватил, и какие у нее в Краснодаре шикарные родители — папа чуть ли не академик. А главное, как это все на меня благотворно повлияло. А мне, повторяю, что-то все муторно было. Сам не знаю с чего.

Тут Восьмое марта подошло. Я купил Галочке хрустальную вазу. Она обожала изящные вещи. Пришел к ней, а сестра говорит, что поехала к родичам в греческую колонию. Под Карагандой есть такая. Ну что делать? А дай, думаю, съезжу туда. Набрал полную сетку вин, ликеров, водки (сам не пью, пусть другие выпьют), взял адрес и поехал. Приезжаю, дом огромный, двор, хозяйство — все как не может быть. Захожу, так-то и так-то, одним словом — вашей Галочки жених! Проходи — прошел. Гляжу — сидит моя Галочка с какой-то женщиной в углу и мотают они пряжу в клубки. Ну, поздоровались. Она себе мотает, а я себе сижу на стуле, сетку рядом положил. Еще помню, сетка легла на ковер и бутылки легли на ковер. Вазу лишь показал издали — мол, тебе. И все шепотом почему-то, тишина такая была во всем доме. Это в праздник-то! Она мне из угла кивнула, мол, спасибо за вазу, и мотает себе пряжу. Я сижу — что еще делать? Сидел, сидел, потом Галочка говорит: «Обед скоро». «Ага!» — думаю я, и еще с полчаса в молчании просидели, а они все мотают, мотают. Потом пошли все же обедать. Мужчин было несколько, все носатые, похожие, несколько женщин, тоже носатых, темных, среднего возраста. Галочку посадили от меня далеко. Бутылки я, правда, все сразу же взгромоздил на стол — пейте! Но бутылки не произвели никакого впечатления. А вот борщ, что подали, вызвал заметное оживление. Борщ, правда, был славный! Я такого даже на Украине не едал. И стали тут все макать в него красный перец. Я тоже взял стручок, макнул, так потом еле съел тарелку — горько! Вот это перец! А они ничего — едят, макают. Я говорю — по рюмочке, праздник все же. Тем более они все по-гречески говорят, словно меня и на свете нет. Какое-то высокомерие у них я почувствовал по отношению к себе. Но по рюмке они все же выпили, правда, кто выпил, кто — нет. Ясно было — вино в их жизни не играет никакой роли. Тут они заспорили между собой: съест один из них десять стручков перца или нет. Поспорили, договорились на никелированную кровать, и тот, который рискнул, начал поедать эти жуткие стручки. Так один за другим и съел все десять! Да, вот это люди! — подумал я. Но после посещения колонии этой мне совсем что-то расхотелось жениться. Только как же отвертеться от этого — я не знал. Помог, как всегда, случай.