И наконец, насчет твоего решения не поступать в этом году в институт. Я думаю, что твоя аргументация застенчивостью и неуверенностью ошибочна и поэтому несостоятельна. Ты неправильно идешь, считая, что просто нужно сначала избавиться от застенчивости. Это не так просто, если это выпятить как проблему номер один. С этим надо справляться по ходу обычных дней, обычной жизни, в обычной, тебя окружающей среде. Конечно, нужна будет воля и упорство, нужно выработать в себе умение делать именно то, чего из-за застенчивости хотелось бы не делать. Надо сказать себе раз и навсегда: «Так надо!» И это можно и нужно делать именно в коллективе, день ото дня, все больше вырабатывая в себе собранную волю, направленное упорство и настойчивость, возрастающее умение владеть собой, и главное — делать не то, что хотелось бы, а то единственное — нужное и целесообразное. И я уверен, что это тебе по плечу и под силу. Поэтому побольше спокойствия, поменьше нервозностей и крайностей. Я в тебе уверен еще и потому, что ты моя дочь и в тебе в какой-то мере все эти качества есть, пусть они и в зародышевом состоянии, неразвиты, но они будут, образуются. Ведь и Москва не сразу строилась. Вот так-то, а то, что вообще до института поработать полезно во всех случаях, — это верно, как верно и то, что учиться никогда не поздно.
Кстати, если уж речь зашла о стихах, то не так давно мне в руки попалось одно стихотворение Л. Ошанина. Не удерживаюсь от искушения и привожу его в письме тебе, вот оно:
В огне войны иль в мирной тишине,
Среди друзей, чья дружба нерушима,
Мы все равно, как с ласками любимой,
Со смертью встретимся наедине.
Но если ждать, когда, с какого края,
Тебе столкнуться с нею суждено, —
Нельзя ни есть, ни спать, ни пить вино…
Так лучше жить, опасность презирая.
И вдруг упав на снег или в траву,
Слабея, задыхаясь, умирая,
Шептать упрямо:
— Я еще живу.
Не правда ли, замечательное стихотворение? А как метко, я бы сказал, философски оно определяет суть того, как должен человек жить, не сдаваться до той поры, пока у него есть признаки жизни.
А может быть, оно мне так нравится потому, что оно так коротко, в такой поэтической форме выражает суть того, что я думаю и что я сам, вольно или невольно, от поры до времени переживаю и испытываю? Но ничего, против искушения не устоял (я ведь тоже человек) — тебе написал, а теперь подождем, что ты мне о нем скажешь. Хорошо?
Ну, буду кончать это в какой-то мере необычное для меня своей сумбурностью письмо. Привет бабушке и маме.
Маме я попробую написать хоть короткое письмо, и если это получится, то, может быть, сейчас же… На обратном пути обязательно заеду к вам».
* * *
Где-то со второй половины месяца установилась очень ветреная, очень солнечная погода, резко повысилась солнечная активность. Полковник, хоть почти и не покидал палаты, чувствовал себя все более неважно. К концу пребывания и совсем расхворался. Так что из санатория на поезд его сажала на всякий случай Елена Николаевна.
— К своим вот хотел заехать, дочери обещал, — сказал полковник, устроив в купе чемодан и вновь оказавшись на перроне возле вагона, где ожидала его Елена Николаевна, — да вот не получилось. Буду ждать теперь письма.
— Да-да, вы уж лучше не искушайте судьбу, Павел Константинович, лучше уж письма ждите…
Письма не было. Правда, дома сразу стало легче полковнику. Размеренная жизнь, привычный круг забот — все это благодатно действует на пожилой организм. Но письма не было, вот в чем дело. Неожиданно у полковника появилось желание посетить родную деревню. С удивлением думалось: «Ведь это ж так близко… а год идет за годом… ждать нечего… ждать теперь чего-то уж не приходится!» Поехал.
И не узнал своей деревни. Собственно, деревни давно уже не было, город со всех сторон давно уже сжимают дачи. Окружающие леса, перелески, даже просеки высоковольтки — все вокруг отдано под дачи. Когда попадаешь сюда, сначала замечаешь даже и не дачи, а заборы. Такие ровные, новые, со вкусом пригнана доска к доске. Есть металлические, легкие, ажурные — заботливо покрашены. На столбиках колпачки, чтобы дождь не повредил. На воротах сигнализация, ведущая в дом. Заборы, разделяющие соседние участки, чаще всего двухцветны. Один хозяин любит желтый цвет, другой — зеленый. Там, где забор не сплошной, видны внутри четкие дорожки, одни посыпаны песком, другие — заасфальтированы. Продуманно натянута проволока, по которой ночью бегает сторожевая собака. Блок на проволоке не скрипит — хорошо смазан. Просмолены и столбы, на которых натянута проволока, чтобы долго стояли, не сгнили. Под шнурочек подстрижен кустарник. Геометрически правильно разбит сад, напоминает фигуры на шахматной доске. Одноэтажных совсем не много. В основном же дачи двухэтажные, но появляется кое-где уже и третий — то флигелечек, то надстроечка в два-три окошечка стыдливо прикрылась тюлем на третьем этаже. Одноэтажные дачки попроще, немного похожи еще на избы, какие были в его деревне. Другое дело двухэтажные. Расписные наличники, петушок золотой гребешок на коньке крыши, полумесяцем чердачное оконце — затянуто цветным стеклом, полубалкончики, балкончики, мезонинчики, легкие веранды, увитые плющом. Настолько удобные плетеные кресла на тех верандах, что половина забот покинет вас, стоит лишь опуститься в такое. Фигурные желоба для сбора дождевой воды (волосы после мытья мягкие!), коленчатые, белой жести трубы, ребристые, высокие бочки, артезианские колодцы, шланги для поливки сада. Это у всех. Одноэтажные дачки тянутся изо всех сил, тоже начинают хорошеть, фигуреть, но куда им до двух-трехэтажных!
Читать дальше