Александр Даценко - Заклинание ветра

Не смог.

Ночь. Стон. Вася садится. На столе появляется чекушка.

Игра в гляделки. Стон. Чекушка побеждает.

Стон, Вася ложится. Чекушка уходит под стол.

И так раз пять.

В купе подсел оптовый торговец дихлофосом. Человек огромного размеру. Произнёс:

— В России плохих людей мало, странные есть, а плохих мало.

Следует на конференцию торговцев дихлофосом на Алтай. Чудный мир, чудные конференции.

Ставит на стол литру. Шутит, смеется. Запивает водкой таблетки против повышенного давления. Вливает в Васю стакан. Трагедия окончена. Люди общаются. Сидят, бухают, обсуждают бурятские устои.

Всё хорошо. Всё наладилось.

Чекушка так и осталась со мною. По-моему, она бухала вместе с мужиками и ушла спать, когда они выползали из вагона. Ехала до самой Москвы, вышла, кликнула носильщика и растворилась в столичной суете, точно кусок новодельного рафинада в кипятке обыденности.

Васи вообще везучие на судьбы.

Я ехал из Тынды после одного из самых тяжёлых сезонов своей жизни. Усталость, казалось, затаилась в каждой клетке тела. Желание просто ехать в поезде и ничего не делать ощущалось почти как главное на ближайшие годы. Читать, спать, есть — триединство мечтаний, венец устремлений и даже что-то по Фрейду. За окном летел в зиму 2010 год.

Мне необычайно повезло с билетом. Билет продала безукоризненно красивая и добрая девушка в кассах предварительной продажи. Повезло и в том, что уезжал практически сразу, только-только выбравшись из тайги, ёще и в двухместном купе, есть такие, не люкс, а сразу за проводниками, места 37–38. Моё место нижнее, 37.

Странная особенность вагонных полок— когда уезжаешь из дома, они жёсткие, давят на рёбра, когда едешь домой — они необычайно удобные и мягкие. Полгода. Да, почти полгода, и представления о комфорте, данные нам в ощущениях, сильно меняются.

Вася вбежал в купе перед самым отправлением поезда со станции Таксимо и забился на верхнюю полку, тревожно дыша. Он лежал, отвернувшись к стене, и озирался. Уже одним этим Вася был интересен — мало кто умеет озираться, отвернувшись к стене.

Сумку, огромную, уже давно не спортивную сумку, он, не сомневаясь, кинул на пол посреди купе.

На Васе, на сумке и даже на страхе, что болтался в воздухе было написано: «Вася работал старателем в Бодайбо».

Поезд тронулся.

Через час Вася спустился со своей полки и, всё так же озираясь, представился:

— Вася… — Да я вижу, — отвечаю, — за сто вёрст видать, что ты Вася…

Он непонимающе покрутил головой, глазами, ушами, словно бы разминался.

Сунул руку в свою сумку и вынул, нет, извлёк знакомый мне по бодайбинским анабазисам литровый пузырь самокатной водки. Бутылка из желтоватого с синюшным отливом стекла, мелкие пузырьки и ощущение горькой тоски пополам с подвигом от одних только воспоминаний о вкусе продукта внутри неё. Авторская вещь. Называлась она, как вся водка, что лили старательные бичи в Кропоткине, каким-то названием с непременным словом «Царская». То ли доза, то ли стопка, то ли просто и незамысловато: «Царская водка» — да, именно так!

Водка имела этикетку, количеству завитушек и масонских символов на которой мог позавидовать почти всякий новодельный князь или граф российского дворянского собрания.

— Вася, — сказал я Васе, — я геолог, Вася, и я не пью. И ты тут не пьешь. Ты тут и ночуешь-то только после тестов на степень опьянения и собеседования на предмет верности гуманитарным принципам организации «Геологи без пределов».

Надо сказать, что тот год я и вправду не пил, причиной тому послужило моё деятельное раскаяние за предпринятую попытку христианского миссионерства в мусульманском квартале старого Иерусалима и прочие не менее увлекательные приключения, в которые меня вовлёк неумолимый рок, когда я в абсолютно пьяном виде знакомился с обычаями Святой Земли. Впрочем, это неинтересно.

Важен факт — я не пил. А Вася пил.

И ещё Вася нес в себе угрозу порядку вещей, поскольку был классическим старателем. Это означало, что необходимо обезопасить свое временное место жительства, купе, от всего набора мероприятий, что пытаются провести вокруг себя пьяные, напуганные, но неукротимые в своей залихватской глупости старатели после окончания сезона. Обезопасить на пять суток дороги.

Все их уловки, предложения, песнопения, слова скорби, способы веселья, причины слёз и устремления я знал наперечёт. С первого взгляда умел определить статус грядущего бедствия уже по изменению цвета роговицы глаза или по ритмике дыхания будущего потерпевшего. Более того, суровая жизненная необходимость научила меня эффективно предотвращать эти прорывы из ада.