Тереза Браун - Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения - события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни

И тут меня захватывает с головой чувство вины. Почему я всего этого не предвидела? Почему я не знала? У хорошей медсестры должна быть развита интуиция – я в этом просто уверена.Я прослушала живот Шейлы, однако, очевидно, мне следовало прислушаться более тщательно, более усердно поразмыслить над тем, что я делала. Мой мозг явно был слишком увлечен ее антифосфолипидным синдромом. Неужели я не задумалась о причине боли в животе у Шейлы, так как надеялась, что уход за ней поможет мне лучше разобраться в механизмах свертывания крови и редких заболеваниях крови? И не поэтому ли я так тянула с тем, чтобы послушать ее живот?

Что ж, я действительно узнаю много нового, только совсем не то, на что рассчитывала. Несколько лет назад в палате Шейлы у меня лежала пациентка, которая корчилась и стонала от сильнейшей боли в животе. Ее муж был еще тем крикуном – одним из тех, кто привык добиваться своего, перекрикивая всех остальных.

Так как оплата нашего труда напрямую зависит от отзывов наших пациентов и их родных, то медсестры обычно стараются не говорить людям, чтобы они «перестали орать, потому что это мешает мне думать».

Я вызвала по пейджеру клинического ординатора онкологии, потому что ее муж настаивал на том, чтобы ее осмотрел, как он выразился, «настоящий врач». Ординатор пришел, провел осмотр, и хотя ничто не указывало на необходимость проведения КТ, деваться ему было некуда. Независимо от результатов его осмотра этой женщине просто обязательно должны были сделать КТ, и она ее получила. Ее кишечник не был закупорен даже частично, и уж определенно никакой перфорации не наблюдалось. Рак сам по себе способен вызывать ужасные боли, и она только и нуждалась, что в обезболивающих, которые и без того просила в большом количестве.

Теперь я понимаю, что этот случай врезался у меня в память как яркий пример ничего не значащих криков и бешенства. Я совершила ошибку, приравняв громкость к страданиям, в первую очередь пойдя на поводу у воинственно настроенного мужа. Его вопли стимулировали мое беспокойство по поводу его жены, что было совершенно нормально, однако когда мы подтвердили, что кишечник его жены функционирует совершенно нормально – по крайней мере, если судить по КТ, – то я сделала этот случай своей отправной точкой, не удосужившись хорошенько поразмыслить над произошедшим. В той ситуации было много криков и никакой перфорации, следовательно – сделала я вывод, – настоящая перфорация должна сопровождаться еще большими стонами и криками.

Психолог назвал бы это реактивным образованием: из-за моей чрезмерной тревоги по поводу несуществующей перфорации кишечника я убедила себя, что если у кого-то на самом деле будет перфорация, то страшная боль не будет давать этому пациенту усидеть на месте. Теперь же я понимаю, как глубоко заблуждалась.

Если я чему-то и должна была научиться в больнице, так это тому, насколько мало мы все контролируем, будь то что-то хорошее или плохое.

Дороти вылечилась и теперь отправляется домой. Мистеру Хэмптону назначили ритуксан, и я переживаю, что он принесет больше вреда, чем пользы, ну или как минимум отправит его в интенсивную терапию. Кандас вообще не угодишь, однако, разумеется, я хочу, чтобы у нее все прошло хорошо. И вот теперь Шейла, на примере которой я рассчитывала научиться чему-то новому, оказалась неотложным случаем замедленного действия.

Мой телефон звонит. «Медицинская онкология. Тереза».

Это интерн. Она уже в курсе про обеспокоенного радиолога. «Прекратите давать ей аргатробан», – говорит она мне. Она звучит напуганной, либо же, подобно мне, чувствует себя виноватой, так как даже не предположила наличие перфорации. Это совершенно иррационально, однако среди работников здравоохранения есть люди вроде меня, которые думают, будто они могут быть всеведущими.

«Если мы прямо сейчас прекратим ей давать аргатробан, то понадобится еще несколько часов, чтобы полностью вывести его из организма. Только тогда они смогут ее прооперировать», – на этих словах она вешает трубку.

Я кладу телефон обратно в карман и думаю о том, кому придется рассказать Шейле эти ужасные новости. Мне? Я бы рассказала, однако у нас по-прежнему нет какого-то конкретного плана действий, и мне не хочется лишний раз ее нервировать, при этом даже не имея возможности объяснить, какие в ее распоряжении имеются варианты. К тому же я почти ничего толком не знаю об операции, которая ей потребуется.