Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Далеко, за ракитовыми зарослями, на другой станции, просигналил локомотив. Гуси поняли, что эти двое будут долго сидеть и говорить, и, выстроившись гуськом, пошлепали к каналу. Из ульев, стоявших на солнечном склоне Холма, вылетели пчелы. Лицо Американца стало непроницаемым и удивительно помолодевшим, на тщательно выбритых щеках заиграл легкий румянец.

— Ну их, этих женщин, — сказал он и сплюнул на посыпанную шлаком площадку, — только поддайся — и ты погиб. Все с тобой будет кончено.

— Мне бабы не нужны, — сказал Бе-же-де и снова вытер грудь большим носовым платком. — Есть у меня одна, и мне ее на всю жизнь хватит. Я еще не совсем ее понял, она мне еще не надоела.

— И не надоест… Все потому, что она тебя ненавидит.

— Если, по-твоему, это ненависть, — подмигнул Бе-же-де маленькими хитрыми глазками, — то пусть она всю жизнь так меня ненавидит. — И вспомнив о том, что не давало ему покоя, спросил: — Куда же ты ходишь ни свет ни заря? Тайком… Что делаешь недозволенного? Убиваешь, крадешь, укрываешь кого? А то чего бы тебе прятаться.

— Не убиваю и не краду.

— Может, с бабой встречаешься?

— С бабой? — удивился Американец и только сейчас впервые обратил внимание на красные чувственные губы Бе-же-де, его похотливые сальные глазки, пухлые, нервно дрожащие белые руки… — Слушай, что ты все бабами бредишь?

— А чего ж ты туда повадился? — настаивал Бе-же-де, указывая рукой в сторону Холма.

— Куда «туда»? — рассеянно пробормотал Американец, потом махнул рукой и встал. — И ты тоже… Ну ладно, я пошел, а то насос меня ждет. — И он, не попрощавшись, двинулся вдоль берега канала.

Гуси, вытянув шеи, повернули головы, понюхали пыль, поднятую его ботинками, и поплыли вниз по каналу. Бе-же-де снова отер шею и грудь носовым платком и зевнул. Его еще сильнее начало разбирать любопытство. «Может, он укрывает какого-нибудь преступника и каждое утро носит ему еду? — подумал он. — Черт его разберет, этого Американца!.. А может, все-таки баба? Что с того, что ему уже семьдесят — этому паршивому бритому кобелю?..» — заключил он.

Бе-же-де поднял голову и увидел жену. На ней было выгоревшее платье, когда-то в яркий цветочек. Она стояла, широко расставив тонкие крепкие ноги, и, уперев черные ступни в мелкий утрамбованный шлак, смотрела на мужа с пронзительной, испепеляющей ненавистью.

— Я вот тут… — пробормотал он, — с Американцем, хм… спрашиваю, куда это он ходит по утрам, ни свет ни заря, а он, паршивец, не говорит!

— Иди принеси воды, — сказала она неожиданно тихим и кротким голосом. Может, она и вправду любила его сильнейшей любовью и была по-собачьи предана. Но только, когда с ним разговаривала, выражение ее глаз оставалось прежним.

Бе-же-де взял два ведра. Пыхтя и проклиная жару, потащился к каналу. Ступая босыми ногами в следы, оставленные Американцем, он вдруг решил не спать этой ночью и непременно проследить, куда тот ходит каждое утро, ни свет ни заря.

Когда пропели первые петухи, Бе-же-де, взяв в руки сандалии и стараясь не разбудить жену, тихонько выскользнул из дому. Он прошел по берегу канала, пересек луг и остановился у большого моста. Чтобы выбраться из села, Американец должен был перейти мост, и Бе-же-де решил его подстеречь. Он стал ощупью спускаться по тропе и тут же напоролся на черпалку деда Стефана. Обругав как следует эту чертову черпалку, он сел рядом с ней на землю. Было темно, сыро и холодно… В траве что-то зашевелилось, показалась всклокоченная голова, раздался надтреснутый старческий голос:

— Эй, кто тут матерится?

Внутри у Бе-же-де фонтаном забил страх и выступил на коже каплями холодного пота. Но это длилось лишь мгновение — он сразу же понял, что этот надтреснутый старческий голос ему хорошо знаком. На четвереньках он подполз к расстеленной в траве рогожке. Из-под домотканого одеяла на него глянуло заспанное лицо деда Стефана.

— Хе, дед Стефан! — удивился Бе-же-де. — Чего это ты здесь делаешь?

— Да сам-то ты, непутевый, чего здесь потерял? — проворчал дед Стефан. — Чего ругаешься середь ночи? — И узнав Бе-же-де, добавил: — У тебя и дом свой есть, и станция, а ты бродишь по ночам, ровно нечистая сила, топчешь спящих людей.

— Дак у тебя, дед Стефан, тоже есть дом. Или твою бахчу тебе вернули?

— Ничего мне не вернули, — пробурчал недовольно дед Стефан и скинул с себя одеяло.

— Чего ж ты тогда здесь улегся? Комаров кормить?

— Комаров я не боюсь, — сказал старик. — Дома жарко, дышать нечем, да к тому же я привык летом на бахче спать, сам знаешь… Приду, бывало, лягу в шалаше и смотрю, как звезды над селом мерцают. Так и засыпаю со звездами в глазах. Вот и нонче решил здесь спать, в прохладе, рогожку принес и одеяло… Ты меня разбудил… Слушай, что ты здесь делаешь ночью? Рыбку ловишь?