Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Слушай, Иларионка, — добродушно сказал он, и ему очень захотелось протянуть руку и погладить Илариона по голове. — Я тогда тебе говорил — все вы один за другим уедете в город, к сыновьям и дочерям — внуков нянчить и есть ванильное мороженое. А я останусь здесь. Дома эти — уже не для людей, потому что людей нет и не будет. Они перейдут ко мне, но я не стану в них жить, а только буду за ними смотреть. Потому я и хочу, чтобы они остались пустыми. Вымою полы и буду ходить по комнатам в одних носках. Много людей я перевидал на своем веку, Иларионка, и достаточно на них насмотрелся. Не нужны они мне больше. Кому нужны люди, тот пусть переезжает в город.

— Чего плохого сделали тебе люди, в чем они перед тобой провинились? — спросил Иларион, под людьми подразумевая себя.

— Ничем не провинились, — ответил Спас, — хотя и невинными я их не считаю. Просто они мне больше не нужны. Уж коли вы решили убраться из села, так давайте побыстрее. Я хочу остаться один.

Иларион слушал ужасаясь и вместо лица Спаса видел головы драконов, медведей и вампиров, собранных воедино. В это время по улице прошло второе козье стадо и вместе с позвякиваньем колокольцев принесло новую волну вечернего покоя и уверенности, волна эта залила село своей мягкой лаской.

— Оставайся, — твердо сказал Иларион. Драконы, медведи и вампиры исчезли. — Оставайся здесь, дичай и ходи по комнатам в одних носках. Разговаривай с мышами и бурьяном, раз тебе охота.

— И буду разговаривать, — сказал Спас несколько рассеянно, потому что в этот момент обдумывал, какую цену назначить за дом. — Мыши и бурьян мне не помеха… А что ты думаешь, Иларионка, насчет цены?

Иларион даже вздрогнул, его острый нос нацелился на Спаса в надежде угадать, какую тот предложит цену. И хотя этот нос всегда предчувствовал несчастья и неприятности, на этот раз он ничего не унюхал.

— Не знаю, — сказал он. — Я, Спас, в ценах не очень-то разбираюсь. Раз уж я попал тебе в лапы, режь меня, но помни, если я не отвезу моим деньги на «москвич», они меня к себе не возьмут.

— Раз они тебе поставили такое условие, Иларионка, ты вообще не должен ехать, возьми и останься, — сказал Спас с сочувствием и возмущением. — Сейчас они хотят выжать из тебя все что можно, а завтра, когда получат твои деньги, ты им вовсе не будешь нужен.

Маленькие глазки Илариона закрутились в своих орбитах. Они крутились, пока не поняли, что ничего не поняли, и остановились, как глаза, которые ничего не понимают. И снова стали печальными, даже влагой подернулись.

— Не могу, Спас, — чуть не плача, сказал Иларион, — не могу больше жить в этом селе, братец. Ночью не сплю, днем хожу как помешанный, — он ударил себя в грудь и добавил: — вот здесь у меня все прогнило до основания. Тошно мне, Спас, в горле ком засел, и ничем не могу я его вытолкнуть. Потому и решил я перебраться в город, жить среди родни…

— Ошибаешься, — сказал Спас. — Я город, Иларионка, знаю. Я и огородничал в пригородах, и овощами торговал — с тележки и на базаре, — и приказчиком в бакалейной лавке служил. Кем я только не был! Здесь мы хоть что-то из себя представляем, а там мы — ничто. Город, Иларионка, всех подряд мелет, как мельница, получаются из тебя мука и отруби. Только, где мука, а где отруби, — не разберешь. Послушайся меня, Иларионка, мы с тобой вместе росли и всегда были добрыми друзьями. Послушайся моего совета, не езди ты в город.

— Не могу я больше, — со странным спокойствием произнес Иларион, вытянув шею к той неясной дали, которая его ждала. — Знаю, что в городе ничего хорошего нет, но и здесь я больше не останусь. Скажу тебе прямо, и, может, от этого на душе у меня полегчает: от тебя я хочу сбежать, от тебя и твоего казанлыкского проклятого осла избавиться, хоть мы и были с тобой всегда друзьями. От Лесовика хочу уехать, от Улаха и Улахини с их десятью улахинятами, да и от одиннадцатого, того, что в проекте. Ты видел, какой у нее живот?

— Видел, — невозмутимо ответил Спас и заключил: — Это называется приростом населения.

Иларион открыл рот и долго его не закрывал. Он, вероятно, окаменел бы и так остался навеки с открытым ртом, если бы Спас не оживил его, сказав:

— Видишь ли, если ты решил уехать, я тебя не стану останавливать. Я никогда никого ни в чем не останавливал, сам хорошо знаешь.

— Угу, — согласился Иларион, не очень-то вникая в смысл сказанного. Ему казалось, что он уже сбежал из села и от Спаса. Но это было не так.

— Ну что ж, уезжай. Купи им «москвич», этим твоим, пускай катаются. Думаешь, я таких не знаю — покупают машину, чтобы пустить пыль в глаза, а сами шесть раз в неделю едят фасолевую похлебку — экономят на бензин. Повышают жизненный уровень, то есть благосостояние, как пишут в газетах. Плевать я хотел на их благосостояние. Я здесь буду есть кур и цыплят, поросенка откармливать, ракию и вино домашнее попивать, а они пусть себе трясутся в своем «москвиче». Да и что касается «москвича», у меня тоже есть свой «москвич», к тому же казанлыкский. В одну ослиную силу!