Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

…Он снова ощутил боль. Она пробежала по спине и засела в ребрах, засела там, где начиналась и кончалась эта голая, каменистая земля, точно там, куда вросли корни груши. Старые виноградники вдруг поползли вверх по склонам, дорога закачалась. Дышло вскинул руки, чтоб за что-то ухватиться, но ухватиться было не за что, и он упал на колени.

Вокруг не было ни души, только вдали, у самого моста, появился человек. «Не хочу, не хочу, чтоб меня видели», — прошептал Дышло, медленно дополз до кустов и притаился там. Ему немного полегчало; он вдыхал соленый запах придорожной крапивы; по земле цепочкой бежали муравьи… Потом он снова сцепился с Лесовиком. Они катались по земле, молотя друг друга куда попало, обезумев от ярости и унижения; задыхаясь в дорожной пыли, Дышло сел, почувствовав запах крови. И Лесовик сел. Где-то рядом, в темноте, шелестели сорванные лозунги. Только один продолжал висеть — на его собственных воротах. Дышло читал, перечитывал и никак не мог постичь его смысла: «Почему?»

«Почему я сорвал все эти лозунги? Да какие, к черту, лозунги, Лесовик, когда людей-то нет; и чего ты не идешь спать, а бродишь по ночам, как привидение, таскаешь эти лозунги и консервную банку с клеем? Кого ты агитируешь? Камни? Или пустые дома?» Лесовик молча вытирал кровь. Оба были подавлены, истощены, унижены этой жестокой и бессмысленной дракой. «Ты такой же как я — твердолобый фанатик! — думал Дышло. — Вместо того чтобы сесть преспокойно в «Волгу» и разъезжать себе по огромному рисенскому агропромышленному комплексу, ты все артачишься, разводишь антимонии, хочешь остановить то, чего не остановишь. Какая же, скажи, тогда разница между мной и тобой?..» Оба не говорили ни слова, только тихо постанывали, не в силах подняться с земли, через минуту Лесовик заговорил бы, захлебываясь кровью, а сейчас, сейчас…

…Дышло пригляделся и узнал идущего со стороны моста человека. Это был Иларион. «Так ведь он вторично продал Спасу дом и уехал навсегда? Все та же на нем вязаная фуфайка, те же порты и старый чемодан. И корзина та же. И зачем ему, спрашивается, эта корзина?» Дышло чуть было не крикнул: «Эй, Иларион!», но вовремя опомнился. Еще ниже пригнулся за кустами в крапиве: пусть уезжает, коли решил…

Иларион остановился в нескольких шагах от него, повернулся, постоял, глядя на село, и вздохнул.

— Душевная цель! — произнес он горестно. — А какая цель у этой душевной цели?

Село смотрело на него молча, выжидаючи. Иларион пошел дальше, дорога его приняла и увлекла в гору. Дышло подождал, пока он не исчезнет совсем, вместе со звуками шагов, вместе с поворотом дороги. «Какая цель у душевной цели?» Что он хотел этим сказать и кого об этом спрашивал? Дышло махнул рукой: «Один уходит, другой возвращается… А какая в этом душевная цель? Может, никакой цели и вовсе нет?»

Он собрал все силы и поднялся. Сошел с дороги и двинулся напрямик, через кукурузное поле. Початки были мелкие и твердые. Он сломал один, очистил от листьев, вырвал реденькую, как старушечьи усы, кисточку и отколупнул зернышки — они тоже были мелкие и темно-желтые. Разве сравнишь их с рисенской кукурузой? Но эта была ему милее, особенно потому, что некому было ее убрать. Дышло слышал, что хлеб убирали солдаты, кормить их в селе было нечем, и поэтому харч привозили аж из Златанова. В селе не было даже птицефермы, ее закрыли, когда Зорька переехала в Рисен. Ему стало больно за свою землю, и боль эта не замедлила явиться — снова закачались поля и пошатнулись холмы.

— Постой! — крикнул Дышло. — Погоди чуток!..

Ему не единожды доводилось умирать. В первый раз — когда он подписал заявление. Тогда он едва дотащился до дому, выругал жену и ушел в хлев. Там он лег в ясли и ревел до беспамятства. Волы лизали ему шею, как собаки, и дивились, чего это хозяин забрался в ясли. Ослепленный яростью и слезами, он бился головой о саманную стену хлева, бился до тех пор, пока окончательно не обессилел. Потом утих, что-то в нем надломилось. А когда вышел из хлева, то был он черен, как обугленная, угасшая головешка. На другой же день он отвел волов на кооперативный двор, и телегу отдал, и борону… И навсегда от них отворотился. Волы жалобно промычали ему вслед. А один ударил под ребро вола, принадлежавшего раньше Караманчеву, и пропорол ему бок. Дышло увидел кровоточащую рану и со злорадством подумал, что никому до этого не будет дела. «Ну и пусть кровит!» — сказал он себе, но потом ему стало совестно, он вернулся и, разыскав деготь, смазал рану. «Разве скотина виновата? Откуда ей знать, что она теперь кооперативная!» Дочка — худая, злющая, вечно голодная, — вступила в РМС [27] РМС — Союз рабочей молодежи. . Глядя на него в упор, сказала: «Ты, батя, мелкий собственник! Душа у тебя мелкособственническая!» Он замахнулся, хотел дать оплеуху, но она увернулась. Взгляд ее он запомнил на всю жизнь. Потом вроде бы помирились, все пошло по-старому, только так и остались чужими. Что поделаешь?.. Вышла замуж, нарожала детей, один из них учится в Советском Союзе. Ну что ж, пусть учится — дело похвальное.