Марк Хэддон - Красный дом

У Анжелы болят лодыжки, а на левой пятке вздулась водяная мозоль.

– Может, Мелисса отвлечет ее от церкви. – Вчера, когда Дейзи ушла к Мелиссе, Анжела посмотрела на это со своей точки зрения. Доминик, наверное, тоже. – Ей было бы полезно.

– Почему все, связанное с религией, так расстраивает тебя?

– Дейзи думает, что права только она, а остальные ошибаются, – коротко отвечает Анжела, не желая развивать тему.

– Разве так думает не каждый подросток?

Анжела ощущает присутствие Карен.

– По-моему, на самом деле Дейзи боится, что правы другие, а она ошибается. – Доминик понимает, что корчит из себя мудреца, однако от этого его слова не перестают быть правдой.

Мимо них внезапно проходит Луиза, глядя прямо перед собой. Доминику кажется, что она плачет. Анжела кидает Бенджи влажную салфетку.

– У тебя все лицо в джеме, молодой человек.

– Самое мерзкое – белая кожа, поросшая черным волосом даже на спине, – сказала Мелисса.

– Большие мускулы. – Дейзи засмеялась. – Или татуировки. Ненавижу татуировки.

– А у меня на заду вытатуирована синяя птичка, – призналась Мелисса. Они были на опушке зачарованного леса, далеко от королей с их судом. – Я покажу ее тебе позже, если пообещаешь не болтать.

«В глаза ей брызну жидкостью волшебной…» – мелькнула в памяти строчка из «Сна в летнюю ночь».

– Значит, для тебя я сделаю исключение, – пообещала Дейзи. Интересно, как относится церковь к татуировкам в виде синей птицы? Наверняка считает «изъяном в сердце розы».

– У принца Альберта сквозь член продернуто кольцо, так что он может привязывать его к ноге. Вот уродство. – Мелисса засмеялась, и все обернулись к ним, наверняка задаваясь вопросом, о чем это они болтают.

– Ладно, ты выиграла. Это точно самое мерзкое.

– Послушай… Расскажи мне о вере. – Мелисса положила руку на плечо Дейзи, показывая, что не шутит. Она не завидовала ей. Скорее, испытывала некое животное любопытство из-за ее невозмутимости. Хотя, может, немного и завидовала.

Дейзи задумалась. В предыдущие дни она много раз представляла себе этот разговор, однако сейчас все было по-другому. Как объяснить, чтобы не рассеять нечто безымянное, возникшее между ними?

– Тебе казалось иногда, что все бессмысленно или же, наоборот, имеет гораздо большее значение? – Примитивно, надо было начать оригинальней.

– Бывало такое.

– Шекспир, пирамиды, люди… – Дейзи посмотрела на Бенджи, играющего на своем «Нинтендо», и подумала, что это удивительно. – Не может же это быть случайностью? Я хочу сказать… – Как ей объяснить все эти чудеса? – Смотришь ночью в небо, и оно красивое, но и пугающее тоже, правда?

– Пожалуй, – согласилась Мелисса.

Но боялась ли она по-настоящему? Ее страхи более приземленные.

– Что бы ты сделала, если б не могла не думать об этом?

– Ну, наверное, стала бы пить сильные антидепрессанты. – Мелисса засмеялась, подумав, что именно так и сделала бы.

– Иногда мне кажется, что меня нет. Я смотрю на себя и ничего не вижу.

Мелиссу пробрала дрожь при мысли о том, что порой она чувствует то же самое. Алекс уделяет ей все меньше внимания, но она еще не готова пересечь эту реку.

– Я играла. Ну, в спектаклях, пьесах, – призналась Дейзи и сказала то, о чем никому еще не говорила: – И когда я изображала кого-нибудь, я знала, кто я.

– Тебе нужно играть и в жизни.

– Что?

– В школе мы делали такое упражнение. В течение дня ты изображаешь кого-нибудь другого. Слепого, глухого, хромого… или просто того, кто не говорит по-английски, – объяснила Мелисса, подумав, что сама она никогда не перестает изображать кого-нибудь другого.

– И кем мне быть?

– По-моему, тебе следует стать настоящей стервой, – с улыбкой решила Мелисса.

«Разве можно быть кем-то другим?» – подумала Дейзи. Лес, магия эльфов… «В чудовище Титания влюбилась…» – вспомнилась ей строчка из «Сна в летнюю ночь».

Она никогда не изменит ему. Будет поступать безрассудно, быть может, введет в заблуждение, но не изменит и не солжет. Как ни странно, в этом Ричарда убедило ее признание. Она хотела, чтобы людям было хорошо. Разве плохо, что она делала приятно другим мужчинам, щедро расточая свое расположение? Неужели он первый мало-мальски приличный мужчина, который ей встретился? Ричарда беспокоила мысль о том, что эти мужчины были… интересней? Грубей? Мужественней? А она смирилась с его недостатками за его надежность, респектабельность и деньги.

Интрижка Дженнифер положила конец их браку вовсе не из-за самого факта измены или нежелания Дженнифер скрыть ее, а потому что ей было все равно. Ричард не представлял себе Дженнифер дающей или берущей. Поначалу он счел ее страстной. Он не понимал толком, что хотят женщины, и испытывал возбуждение и облегчение оттого, что Дженнифер формулировала свои потребности предельно четко. Но их секс всегда был каким-то автоматическим, и постепенно Ричард понял, что ее страсть коренилась в гневе, источник которого остался для него тайной.