Юрий Купер - Сфумато

– Ну что, за дорогу! – подняв стакан, с пафосом произнес он.

– За проселочную дорогу, – уточнил я.

Дождь шел не переставая всю неделю, пока я проводил свои лекции. Студентов было немного – две молодые женщины из Перми, одна из них заметно беременная, заводской художник, мастер сухой кисти. В основном он писал портреты вождей. Почти каждый вечер художник предлагал мне распить бутылочку, но я под разными предлогами избегал этого, так как тот хотел поговорить «за искусство». Был еще уголовник, которого приводили на занятия двое ментов. Еще приходили человек шесть или семь. Не помню ни их имен, ни их биографий. Они слились в моей памяти в некую рыхлую, размытую дождем массу…

– А кто нас повезет на станцию?! Можно поинтересоваться?! – уже чувствуя себя свободным от всех условностей, орал Федор. – Кто? Молчишь… А вот я так тебе скажу: повезу тебя я – Федор, шофер первого класса. Хочешь, тебе и ксиву покажу? – Он сделал движение, будто лезет в карман, но затем, как бы забыв на полпути, уронил руку. – Ты, небось, с московским, в семь сорок?

Я кивнул.

– Буду как штык! Слышь, пароль: «Рубикон»!

Федор продолжал выкрикивать какие-то обрывки фраз, как будто разговаривал с самим собой. Понять, что он бормотал, было невозможно. Судя по бессвязным словам, речь шла о его строгом начальнике, которого он возил во время войны.

– Слышь! Бывало, засну за рулем, всяко бывает, он, гад, как стебанет по голове, да еще знаешь, таким голосом, прямо как Левитан: «Московское время семь часов тридцать минут». Понял! Справедлив, паскуда, ох и справедлив… С тех пор зимнюю шапку ношу, удар смягчает, понял!

– Давай… закругляемся мужики, – строго сказала Клавдия. – Федор, кончай трындеть, сил никаких нет тебя слушать.

– Не хочешь – не слушай, я не с тобой говорю, Клавдия, а вот ему, поняла?..

У меня начала кружиться голова, возможно, от выпитого, а, может, просто от усталости. Весь день я читал лекции, рассказывая студентам о секретах тонального рисунка и о значении композиции. Гаврин ходил между мольбертами и, не переставая, делал странные движения руками. Согнув руки в локтях, он имитировал крылья. Поднимая и опуская их, он как бы говорил студентам: работайте энергичнее! Те, в свою очередь, испуганно поглядывали то на него, то на меня.

В конце концов он ушел с занятий раньше, видимо, устав от махания крыльями, да и от выпитого накануне. Теперь, наверное, уже спал на железной кровати в Доме колхозника. Я с ужасом думал о возвращении туда и поэтому все еще сидел в буфете, слушая пьяный бред Федора и их парный конферанс с Клавдией.

Неожиданно дверь распахнулась и на пороге появился мужик в огромном не по росту промокшем плаще. Из карманов плаща торчали кирпичи, по кирпичу было и в руках. Поставив их на стойку, он произнес:

– Клав, не откажи, налей чего-нибудь…

Федор, видимо, услышал посторонний голос и поднял тяжелую голову.

– А… Прохор… Все государственное имущество шушаришь… – промямлил он вяло.

– Да ладно, тоже законник нашелся, печь дымит, вот я и… – оправдывался Прохор.

– Все, мужики, я закрываюсь! – щелкнув три раза выключателем, громко предупредила Клавдия. – Совсем совести нет, один кирпичи таскает, ты бы еще печь притащил с собой, Прохор. Другой весь день глушит на халяву, глаза б мои на вас не глядели…

«Радио „Маяк“! Дорогие радиослушатели, по вашим заявкам передаем „Утомленное солнце“», – объявил голос диктора.

Мне страшно хотелось спать, сквозь дремоту я слушал радио… Постепенно мелодия становилась все тише и тише, будто певица уходила вдаль по дороге, и мне хотелось пойти за ней… Я закрыл глаза.

Первое, что я увидел, когда открыл их, было лицо Федора.

– Шесть утра, понял? – серьезно сказал он. И, сняв зимнюю шапку, помахал ею, а затем, снова приблизив губы к моему уху, доверительно прошептал: – Клавдию пойду шворить… – и, сделав короткую паузу, добавил: – Как врага народа, понял?

Я не помнил, как оказался на улице. Струи дождя текли по моему лицу, капли отбивали монотонную дробь по штабелю досок. В каком направлении мне следует пойти, чтобы добраться до Дома колхозника, я не знал.

Взгляд упал на лист фанеры, освещенный уличным фонарем. Теперь он казался мне более темным. Видимо, дождь, проникая в поры закапанной известью и цементом фанеры, сделал изображение ночного пейзажа еще более правдоподобным и убедительным. Я мог даже разглядеть нечто похожее на дорогу, а свет фонаря, отражаясь в сыром от дождя небе, создавал абсолютное ощущение лунного света.