Юрий Купер - Сфумато

Я, как под гипнозом, продолжал всматриваться в лист фанеры, сознавая, что нахожусь перед лицом какого-то важного открытия. Для меня вдруг стало очевидно, что невозможно создать иллюзию реальности человеческой рукой, даже если ты обладаешь незаурядным мастерством. Только природа и время, прикасаясь к поверхности, могут воспроизвести пространство, воздух и состояние атмосферы. Нет ни сантиметра фальши. Ты не чувствуешь присутствие художника. Ты не видишь ни доли манерности или стиля. Перед тобой безукоризненная иллюзия реальности, нерукотворная, созданная кем-то свыше одним волшебным жестом, на одном дыхании. «Эта промокшая глубокая темнота может исчезнуть, как только лист фанеры высохнет», – подумал я. Но тут же успокоил себя тем, что попытаюсь найти способ сохранить эфемерное состояние. Возможно, в своем воспаленном воображении я и преувеличивал значимость этого открытия, но оно настолько поразило меня, что я стал перебирать в уме все уже виденные мной раньше поверхности: старые стены во дворах Питера, ржавые листы железа, которыми была обита голубятня в нашем дворе… Они поражали своим живописным совершенством, но не были покрыты вуалью атмосферного состояния, им не хватало воздушного покрывала. В них отсутствовала картинность, законченность, они оставались в состоянии просто красивой поверхности.

Мне было даже не с кем поделиться своим открытием. Все мое окружение московского нонконформизма занималось совсем другими проблемами. Если и был один человек, с которым я мог откровенно говорить об этом, так это Митя. Но даже он слушал меня с выражением легкого менторского снобизма. Однажды придя ко мне в мастерскую и осмотрев бегло работы, он произнес, посасывая сахарок:

– Ну и говно же ты делаешь, и самое интересное, что всем нравится. – И, загадочно улыбнувшись, добавил: – Я знаю один секрет, как, изменив всего один нюанс, сделать из них гениальные вещи.

– Ну и что это за секрет? – с грустью спросил я.

– Вот этого я тебе сейчас не скажу, – ответил он и добавил: – Как-нибудь позже…

Он подошел к одной из акварелей, на которой был изображен берег моря, а на песке прописаны крестики и нолики.

– Неплохо. Но тебе придется подписать: украл у Мити.

– Почему?

– Ты спрашиваешь «почему»? – Ты разве не помнишь портрет Сталина с татуировкой Ленина?

– Да, помню, и что?

– А что было на фоне слева? – раздраженно спросил Митя.

– Что было на фоне, я не помню… – виновато оправдывался я.

– Крестики и нолики. Вспомнил?..

Дождь лил, я продолжал держать в руках «шедевр» на фанере, переворачивая и пристально его рассматривая.

– А ну, положь на место. Не твое. Так и положь, где взял! – услышал я голос.

В темноте с трудом я разглядел женщину. Она стояла на недостроенной кирпичной стене фундамента. Свет фонаря слегка подсвечивал ее тщедушную фигурку.

– Слышь, я тебе говорю! – повторила она уже с интонацией жесткого и непреклонного раздражения. – Положь на место, а то пристрелю!

Я только теперь заметил, что в руках она держала ружье.

– Считаю до трех!.. – Спустившись по приставной лестнице, она начала считать: – Раз… – и, целясь в меня, сделала шаг вперед.

Лица ее я не видел. Голову женщины покрывал большой платок, туго обмотанный вокруг шеи. Она была в телогрейке и тяжелых больших резиновых сапогах.

– Два! Слышь, дядька!

Все это казалось каким-то диким абсурдом. Но я, как завороженный, продолжал стоять на месте, не выпуская из рук лист фанеры.

– Два с половиной…

Она была уже довольно близко, настолько, что я смог увидеть ее лицо. Большие испуганные детские глаза смотрели на меня с какой-то почти театральной злобой и решимостью.

– Два с четвертью, – пытаясь иронизировать, произнес я и увидел, как она взвела курок.

Я осторожно поставил шедевр на землю, а сам сел на доски.

– Сядь, отдохни, – пригласил я ее, хлопнув ладонью по мокрой доске рядом с собой.

– Подними руки, – строго приказала она.

Я поднял руки.

– Теперь ты довольна?

Она начала раздражать меня упертостью и глупостью. Мне не было страшно. Напротив, я чувствовал какое-то любопытство к этому потерянному, промокшему и одинокому существу. Меня даже возбуждал факт, что наша встреча происходит в незнакомом чужом мире, мы были вдвоем на затерянной в дожде и ночи проселочной дороге. И только штабели досок и строительный хлам напоминали о присутствии людей на этом необитаемом острове. Мне нравилось наше молчание. Мне было лень объяснять ей, кто я и почему нахожусь здесь. Я не мог поделиться с ней своим открытием. «Идеальная незнакомка», – промелькнуло у меня в голове. И с этой мыслью я вдруг неожиданно для самого себя лег на доски и, распахнув промокший плащ, тихо произнес: