Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

– Откуда интерес к моей потере невинности?

– Не к твоей, а вообще! Сейчас ты будешь говорить, что всю великую русскую литературу, прославляющую чистые чувства, мы спустили как в унитаз, простым нажатием кнопки. Но есть и другая литература!

– Кто мы ?

– Почти все девочки из нашего класса… ну, не все, пятеро, но самых клёвых, другие – отстой.

– И предположу, вы решили, что сознательная потеря невинности, раздвигает вам жизненные горизонты, дает шансы, бонусы?

– Ты не читала, поэтому не можешь судить!

– Так дай мне почитать! Как тебе понятно, я и десятки моих подруг и приятельниц когда-то пережили сей акт. Давай ты сделаешь следующее. Мысленно на одну чашу весов положишь наш опыт, без ложной скромности, достойных женщин, плюс великую мировую, не только русскую, литературу, воспевающую женскую целомудренность. На вторую чашу – недавно почерпнутые взбудоражившие вас мысли и рассуждения.

– Невинность – это всего лишь кусок кожи, и относиться к ней как медали за заслуги – пошло!

– Медали дают именно за заслуги, за подвиги, за отвагу.

В комнату заглянул Илья: приехали Ждановичи. Как будто без Анны Аркадьевны нельзя принести еще два стула и поставить на стол чистые тарелки с приборами?

Она поднялась, пообещала Любане:

– Мы еще об этом поговорим.

Не получилось. Когда на следующий день Анна Аркадьевна попыталась вернуться к разговору, Любаня закрылась наглухо:

– У меня все нормально, я вообще теоретически спрашивала, ерунда, не парься, мама.

– Ты мне обещала дать почитать любопытную книжку.

– Она не моя, по рукам ходит. Да тебе и не понравится.

Доверительный контакт с подростком – это не по щелчку пальцев. Пока я жарю картошку, поведай мне, дружок, что там у тебя на душе. Подростки существуют в прочной броне. Надо выждать момент появления трещинки в этой броне, пролезть в нее скользким ужом и внутри аккуратненько, деликатненько попробовать навести порядок. У кого есть время выжидать и наблюдать?

Анна Аркадьевна всегда мечтала, чтобы кто-нибудь из детей продолжил ее дело, стал педагогом, организатором, руководителем образования. Любаня не годилась в учителя. Мягкая, добрая, чуткая, вся на полутонах – такую любой класс, тридцать жизнерадостных бандитов, распнут и растерзают на первом же уроке. Из Лёни, казалось Анне Аркадьевне, педагог получился бы. Он любит выступать на публике, красоваться, получать аплодисменты. Он прекрасно говорит и, объясняя какое-нибудь устройство или явление, находит точные и образные сравнения. В нем достаточно мужественности и жесткости, хулиганов он легко по струнке выстроит.

– Мама! Я педагогом? Ни за какие коврижки. Помню, каким сам был придурочным дебилом. Распинаться перед такими же уродами?

Она не оставляла попыток. Рассказывала сыну про потрясающие школы, частные и государственные, куда пришли молодые энтузиасты, и они творят чудеса. Лёня вежливо слушал, кивал и давил зевоту.

– Тебе не интересно! – на полуслове оборвала речь Анна Аркадьевна. – Вам, вообще, с нами неинтересно! Вы такие продвинутые, а мы остались в прошлом веке.

– Ты не права, мама, мне интересно.

– Так я и поверила!

– Мне интересно, но не долго, – уточнил сын.

– Вот скажи мне, – попросила Анна Аркадьевна, – когда происходит разрыв отцов и детей? Не конфликт, а расхождение. Когда начинается?

– Что ты имеешь в виду? – не понял Лёня.

– Мы читаем разные книги, смотрим разные фильмы, слушаем разную музыку, у вас разные мнения на современные политические события и даже на факты истории.

Лёня задумался, а потом сказал то, что поразило Анну Аркадьевну:

– Разве так не всегда было?

– То есть?

– Когда в семь лет я читал «Мойдодыра», это ведь была не твоя литература. И Гайдар, которого ты заставляла читать, тоже не твоя. Потом, скажем, «Война и мир». Что-то я не замечал, чтобы вы с папой увлекались классической русской литературой, Пушкиным или Гоголем.

– Их произведения, кроме всего важного и базового, – культурный код.

– Ага! – рассмеялся Лёня. – Помнишь, Севку Кулакова? Мы у нас на кухне после футбола ели, я Севку клеймил, что из-за его мазилова проиграли, и ты сказала: «Моська слушает да ест». Севка обиделся. Когда ты вышла, он сказал: «Чего твоя мама меня щенком обзывает?» Кстати, ты тогда допустила известную ошибку. У Крылова есть две басни «Слон и Моська», помнишь, по улица слона водили … И другая «Кот и Повар», там как раз Васька, который слушает да ест.