Евгений Туинов - Человек бегущий

— Ты это, Цуканов-Марципанов, — догнав новенького, обратился к нему Грушенков издалека, — ты бы хоть штаны книзу чуток заузил, сделал бы себе бананы. Если есть машинка в доме, давай приду, прострочу — фирма будет, не отличишь! А?

— В смысле? — удивился Цуканов.

Вот так он всегда, новенький этот, Ты ему дело говоришь и никакого, значит, камня за пазухой не держишь, а он как бы подозревает тебя в чем, все смысл еще какой-то дополнительный ищет.

— Да какой тебе смысл-то еще? — усмехнулся Грушенков. — Машинка в доме есть у вас швейная или нету? Ну мать шьет небось… Ага?

Цуканов странно как-то молчал, опустив глаза, набычившись, но Грушенков ничего пока не почувствовал за этой странностью и уточнил в шутку:

— Может, у твоей мамаши способностей к этому делу нет? Бывает. Моя вона когда машинку купила, а до сих пор ровную строчку прострочить слабо. Не умеет, не дано!

— Что тут смешного? — наконец спросил Цуканов, краснея.

Грушенкову кисло как-то сделалось под ложечкой, будто от дурного предчувствия, но куда-то его уже несло не туда, какая-то глупая, ироничная, залихватская сила, и он, невольно подчиняясь ей, снова спросил:

— Чего ты, чего покраснел-то, как скромный? Ты, случаем, не инкубаторский, Цуканов?

— Я с отцом живу. Развелись они, а я с отцом выбрал, — тихо сказал Цуканов, напряженно глядя куда-то поверх его головы, и Грушенкову почему-то расхотелось спрашивать его о деньгах. — Нету у нас с батей швейной машинки, — уже нервно уточнил Цуканов. — А за инкубаторского можно и схлопотать!.. Да и бананы твои мне без надобности. Чего ради? Брюки у меня как брюки. Обойдусь!

Ну вот и этот сразу в бутылку полез. Кто лее знал, что у него дома такое? Мать от них с другим ушла, что ли? Бывает, бывает, конечно. Если отцы уходят, то почему матери не могут? Наверное, и они… А вообще чего он так переживает-то? С отцом, может, и лучше даже. Если он снова не женится, конечно. А хоть и женился бы… Может ведь и ничего тетка попасться. Надо же! Кругом, значит, всеобщая безотцовщина, а этот кайфово устроился. Грушенков чуть-чуть даже позавидовал новенькому. Оно ведь если бы не брательник, если б вдвоем ему жить с мамашей, хоть вой тогда — до чего было бы тошно. Он и так за два последних года, пока Серега в армии геройствует, ого-го от нее натерпелся!

Цуканов надел фартук. Сегодня всем было задание сточить напильником лишнее с грубо обработанных заготовок для молотков. Халстиныч, в смысле Михаил Константинович, уже давно роздал каждому по железному, просверленному в центре, заостренному брусочку, лишь отдаленно напоминающему молоток, и ушел за свой учительский стол читать газеты. Пора было приниматься за работу. Читать-то Халстиныч читал, да то и дело поглядывал поверх очков сурово. Грушенков его уважал, поэтому тоже приоделся в фартучек — эдакий черный, каляный, негнущийся кусок брезента, заляпанный руками не одного поколения лоботрясов, лоснящийся от машинного масла, смазочных жиров и вообще от всей своей трудовой матерости — и взял в руки напильник. Ребята за своими верстаками уже шмурыгали железом о железо кто как — вразнобой, без особого рвения или, наоборот, с пристрастием. Звуки раздавались душераздирающие. И как только Халстиныч выносит такое каждый божий день?

— «Прихожу домой с работы, рашпиль ставлю у стены…» — пропел Гришка Мерцалов из своего любимого Высоцкого.

— Ты мне это брось разлагающие песенки на уроке трудового воспитания распевать! — рявкнул Халстиныч на всю мастерскую и тут же хмыкнул примирительно. — Может, и дальше споешь, чего у них там вышло?

Но дальше Гришка петь не решился.

— А тебе чего, собственно? — вдруг спросил Грушенкова Цуканов, незаметно приблизившись.

Грушенков вздрогнул и чуть не выронил заготовку из рук. Лицо у Цуканова было виноватое, покорное и грустное, как у верного пса. Грушенков малость устыдился даже. Мог бы ведь и почувствовать, что с матерью у новенького как-то не так, как у всех, тонкости свои, надрывы.

— Ты, значит, это… — уже отчего-то волнуясь, косноязычно начал Грушенков. — Не бери в голову. В смысле, мало ли кому чего взбредет спросить. А машинка и у меня дома есть, приходи завтра, справим тебе банананы, как у людей. Ну чего, чего ты ходишь-то, как князь Кропоткин? Еще во фрак прикинулся бы… Мне вообще-то деньги нужны… — сам не ожидая от себя такого перехода, признался он новенькому. — Ага. Ты как там, в смысле с валютой?

— Сколько? — спросил Цуканов.

Ишь! Ничего себе!.. Вроде, деловой. Грушенков прикинул, глядя в серьезные решительные глаза Цуканова, стоит ли пугать его всей суммой сразу? Может, половину пока попросить, а другую еще где-нибудь стрельнуть? Только где?