Евгений Туинов - Человек бегущий

Он потянулся за гитарой и сам не понял, как у него получилось это. Движение разложилось на фиксированные отрезки, составляющие, рука пошла вперед в ломаном изгибе… Брейк-данс! Сейчас он им сбацает, отломает свое, сдаст непредвиденный экзамен… Саня — умница! — подстучал на барабане. Пошла-поехала! Костя с Феликсом подхватили. А он — робот, он ходит по сцене, он берет гитару, кладет и снова берет, он и споет сейчас… Сейчас, сейчас, только доберется до микрофона своими странными шагами. Ну есть же у них песенка, есть. Репетировали же… Только бы ребята не подкачали, догадались бы! Про робота, который никак не мог полюбить одну девушку, а она его так любила, так любила, что стала для него манекеном… Ну же! Ну вспоминайте, не подводите!..

Саня взял нужный ритм — гений, бог, Зевс-громовержец! Феликс подыграл, подстроился и тугодум Костя. И он запел, немного, в меру коверкая слова и голосом подражая роботу, заходил по сцене. Вот и все!.. Он спасся, он дело не завалил, он вытянул, он робот, он самый настоящий робот, раз нужен именно такой взбесившемуся залу, так что пусть она, если очень уж любит, пусть становится манекеном. Пусть! И все на продажу. А что? Что тут такого-то?

Хватит! Теперь он все понял, все знает про них, он видел своими глазами их чужие, размалеванные лица, их гноящиеся уши с серьгой или с крестиком в мочке, их волосы дыбом, он слышал, он оглох, он отупел за эти полтора-два часа от их музыки, он растоптан, смят и подавлен. Но он еще жив, он поборется. Нет, не с ними, не с этими, уведенными от них, будто злым волшебником, детьми. А с кем же? С кем? И кто он, этот злой, сеющий зло волшебник? Впрочем, ему казалось, что он теперь знает, нет, пожалуй, не знает, а только чувствует его.

Андрей Владимирович даже не заметил, как очутился на улице, прямо, значит, сбежал из рок-клуба, не в силах выдержать еще и третье отделение этого кошмара. В голове гудело. Хотелось есть и почему-то курить. Странно, что они проснулись в нем, уже, казалось бы, забытые за столько-то лет инстинкты и желания курильщика. А вообще-то проснулись они еще там, в первом антракте, когда спускался он по крутой лестнице в туалет, и вся она, эта долгая дымная лестница, почти каждый ее каменный порожек, густо была усеяна юными курильщиками — девушки, красивые ведь, шельмы, и парни. О чем-то они беседовали между собой, плавая, барахтаясь в дыму. И у всех ли был набит табак в их сигаретах и папиросах? После того, что показала ему баба Шура сегодня, Андрею Владимировичу везде мерещились уже косячки.

Однако он несколько минут бессмысленно стоял, ежась на разгулявшемся к ночи, пронизывающем ветру, придерживая озябшей рукой шляпу и сжимая в другой руке свой тяжелый портфель, стоял и тупо разглядывал афишу «Супер-варьете». Странные мысли роились в его усталой голове. Почему, например, «супер»? Девочки заголяются, что ли, сверх всякой меры? А в чем она, их мера? Выше бедра, ниже бедра?..

А ведь был он когда-то на их представлении — то ли позвал кто и нельзя было отказаться, то ли жена купила билеты в нагрузку. Помнил он теперь лишь приклеенные улыбочки длинноногих девиц, вот таких же, почти в чем мать родила, оскорбительный помнил национальный колорит этой пошлятины — русские кокошники, кружева, цветастые сарафаны и матрешки, длинные фальшивые косы, расписные в лентах качели, сапожки и балалайки — и все это в сочетании с наготой, помнил свой душный, горячий стыд за них, за себя, что приперся глазеть на это, как какой-нибудь средний буржуа в кабаре, за всех, кто был тогда в зале и хлопал, думая, что это искусство. Они с женой, кажется, ушли тогда, не выдержали, после первого отделения. Ан нет, не с женой вовсе, а с ее родственниками из провинции — они небось и купили билеты в надежде причаститься высокой столичной культуре.

В сердцах Андрей Владимирович чуть не плюнул на афишу, бьющуюся отклеившимся углом на собачьем этом ветру, и побрел домой.

Дорогой он продрог и вспомнил — с чего бы это? — вспомнил несчастное лицо Грушенкова и подумал о том, что разве справится этот слабый, этот маленький, этот тихий и невзрачный русский мальчик со всем тем, что обрушивается на него? Кресты и серьги, клепаные пояса, цепи, псевдоордена, значки и булавки… И телевидение, радио, газеты, журналы, кино и подмостки эстрады, ложный протест, вседозволенность, вот эти девицы из «Супер-варьете»… Или Груня — шлак, списать его, вычеркнуть из этой счастливой жизни, не брать его в свое светлое будущее, забыть о нем, сбросить с парохода современности, избавиться, как от балласта? Он даже остановился от страшной этой мысли, от тревоги вообще за них, за детей, за будущее… Вот же она, чья-то мечта, вот — солист «Завета», ученик их школы, восходящая звезда городского рока, Леша Пустовойт из десятого «Б», вот и танец его… Он робот, он не рассуждающий, удобный в обращении механизм, он всем доволен, его можно включить и выключить, если понадобится, заставить делать ненужную, лишенную всякого смысла работу, чтоб не мешал, и он будет делать, все делать, что велят, он и талант свой, какой был, каким наделила природа, он и его безжалостно сожжет, как бензин, в своих смазанных цилиндрах. Жертва, кукла, манекен, о котором он сам и спел, умело изображая его на сцене, обманутый, задуренный, оглушенный, напрасно протестующий по пустякам, а в общем, вполне управляемый, послушный человек, человек служебный. А человек ли он уже? Человек, человек!.. И чей-то сын, чей-то брат, чей-то будущий муж и отец… И так будет со всеми? Неужели со всеми? Но если этот выживет, приспособится, то Груня, то такие, как он, то они пропадут ведь… Или что будет с ними?