Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Он вздрогнул и выдернул ноги из грязи, которая громко чавкнула, прошел мимо кузницы, обошел амбары, потом тяжелыми шагами направился прямо по грязи в конюшню.

В конюшне было тепло и уютно. С только что вычищенного пола поднимались облачка пара. Кони шумно храпели, постукивая об пол копытами. Двое мальчуганов вертелись около лошадей со скребницей. Конюх с вилами в руках возился в темноватом углу, разговаривая с людьми, которые стояли там, опершись на неотесанные доски. Время от времени он ударял вилами об пол и покрикивал на лошадей, которые не хотели посторониться и хлестали его хвостами.

— Эй ты, хвороба, двигай, двигай, не слышишь?!

Ион Хуцуля был поражен: какая здесь чистота и порядок! В таком месте этого меньше всего можно было ожидать.

— Добрый день! Дед Булига, ты здесь?

— Здесь. А то как же? При исполнении своих обязанностей! — засмеялся конюх и на минуту поднял над лошадьми красное бородатое лицо, все в мякине и пыли. — Я… при исполнении обязанностей! Как только начнет светать, я поднимаю свою бригаду, делаем зарядку, одеваемся, а потом я подаю команду: «Бригадааа, смииррно! В конюшню, бегом марш!»

— Да ты настоящий вояка, дед!

— А как ты думаешь? Ведь я был капралом в двадцать девятом пехотном. Эй ты, жеребчик! На, ешь, дурак!.. Ешь досыта, потому кабы не я с бригадой, содрали бы с вас кожу, собаки!.. Хе-хе! Этим начальникам, что сидят в канцелярии, разве есть дело до нас? Вот пускай скажут эти люди… Ну, скажите, верно я говорю?.. Начальники-то не больно себя утруждают. Они только и умеют, что понукать. И все. Хлещут кнутом по лошадям, да и гонят их… А отдохнул ли конь, накормлен ли он, напоен ли, — это начальников не касается. Да вот недалеко ходить, наш счетовод, — не в обиду тебе будь сказано, Ионикэ, — да что он знает! Один свой желудок знает, — и все. Только бы ему было легко и хорошо, а там хоть пропади все пропадом!

«Да, старик прав! — думалось Иону. — Он прав. Правду он говорит. Сущую правду. Все остальное ерунда. Правда, что брат всю жизнь думал только о себе. Как бы ему было полегче. Для него не существовало никого — ни матери, ни брата, ничего, кроме его выгоды, удовольствий, гордости и радостей. Всем он пользовался сполна, даже любовью. Да и мне, его брату, пришлось отойти в сторону…» Ион вздрогнул: ему показалось, что враждебная рука сжала ему сердце. «Господи! Я сейчас думаю о нем, как о чужом человеке!»

— Вот что я еще тебе скажу, — продолжал конюх. — Посмотри на своего брата… он и жену-то на работу не пускает, держит ее дома, как госпожу… Ты думаешь, ей сладко, жене-то? Не смей на людях показаться, день-деньской сиди, как филин, дома?.. Ему и горя мало! Жена сидит дома и ждет его, а он себе гуляет. Вот оно как!

Конюх остановился перед Ионом, заглянул ему в глаза и прибавил, протягивая табакерку:

— На, сверни себе цигарку и не сердись. Он тебе брат, это правда, но ничего не поделаешь… Я правду говорю…

— Я не сержусь, Булига. Чего же мне сердиться?

— Не сердишься, а мне думается, что ты уж и разгневался. Эх, брат, ничем я помочь не могу! Люблю резать правду в глаза. Вот на этих днях ты все выпытывал у меня. Дескать, что да как? Я и рассказал бы тебе, коли был бы твердо уверен. Я все ждал, когда приедет мой хлопец из Буковины. «Отец, — говорит он мне, — там и в помине его не было». Слышишь что! И в помине не было. А Михай, черт бы его побрал, водит нас за нос А? Разве так можно! — Булига так разгорячился, что Иону оставалось только слушать его. — То же самое говорят и люди, Ионикэ. Я-то знаю, что они говорят, потому ведь живу среди них. Он уже не тот, что раньше был, скажу я тебе, и не худо было бы, кабы все это узнали, слышишь? В прежнее время, бывало, когда кого-нибудь обижали, человек только плечами пожимал. «Какое мне дело до этого, — говаривал он. — Не моя шкура терпит». А теперь не то… И еще вот что я тебе скажу… Для крестьянина хуже всего несправедливость. Уж поверь мне, потому как я стар и многое видел в жизни. Таков уж крестьянин. И такой он испокон веков, а не только теперь… Есть у нас в селе старик, мой ровесник… Может, ты помнишь его… Софроние Дэскэлеску… Так вот этот Софроние поехал поездом в Бухарест, в министерство, из-за того, что у нас в кооперативе взяли с него на двадцать лей больше, чем полагалось, за шерстяной платок. Ты смеешься, а смеяться-то нечего. Продавца сменили, и приехал новый… Этот не крадет, зато водится за ним другой грех, за который и этого надо бы посадить в тюрьму… И отправят, попомнишь меня, когда найдется другой такой, как Софроние, — сядет в поезд и поедет куда следует. Видишь, как оно получается… Вот я всю жизнь лямку тянул, и разве это годится, чтобы у меня на спине теперь сидел верхом, пьянствовал да веселился тот, кто раньше всем пользовался? Да еще как сидел? Издевался надо мной! А? — Тут дед Булига снова отошел в угол, и оттуда опять послышался его хриплый, неторопливый голос.