Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Перевод с румынского И. Меликсона.

Стемнело, а мы все шли. Ночь застигла нас на дороге, обсаженной высокими деревьями, на которых еще не распустились почки. Покинув старые позиции, мы спешили к передовой и за четырнадцать часов непрерывного марша сделали лишь несколько полагавшихся по уставу привалов. Последние километры мы едва волочили ноги, выбиваясь из сил. До села, где предстояло отдыхать, добрались все же раньше полуночи. Остановились на окраине и расположились на ночлег тут же в саду. Для отдыха нам оставалось лишь несколько часов; еще до рассвета мы должны были принять бой, сменив части, которые понесли еще большие потери, чем мы, на этом участке фронта.

Немногие охотники поспать устроились прямо на холодной земле, подложив под голову вещевые мешки или просто винтовки и укрывшись плащ-палаткой. Большая же часть солдат сгрудилась под деревьями; накинув на плечо шинели, они сидели и жадно затягивались в кулак цигарками. Весь сад сразу наполнился неясным, непрерывным гудением. Временами его нарушал приглушенный смех или краткие выкрики сквозь стиснутые зубы. А из дальнего уголка сада несмело, протяжно зазвучала нежная песня о весне, о плуге, который жаждал страдной поры, чтобы, врезавшись в землю, вновь засверкал его ржавый лемех.

Меня озадачило беспокойство солдат. Забыв о страшной усталости, я подошел к ним и стал прислушиваться к их разговору. Неторопливо вспоминали о доме и своих делах, рассказывали о женах и детях. Рядом молодой парень, расчувствовавшись от разговоров, от чего-то отмахивался руками, хохоча до слез:

— Ох, братцы!.. лучше бы замолчали, бросили бы об этом… хватит!

Тут он встал, обхватил голову руками и, охая, убежал в глубь сада.

Я заглянул в тот дальний угол, откуда раздавалась песня. На самом краю сада, где начиналось поле, прислонившись к дереву, сидел одинокий солдат. Опершись о ружье, не шевелясь, он пел свою грустную, мечтательную песню.

Смутное, тревожное чувство вызвал у меня этот обход. Почему? Я восстанавливал в памяти только что проделанный переход. Когда в сумерках мы проходили через одну деревню, с одного конца колонны до другого прокатился слух: «Война кончилась! Мир!..» Стало известно, что немцы разгромлены в самом сердце Германии — Берлине, что алые знамена Советской Армии, прошедшие путь от Сталинграда до Эльбы, вот уже несколько дней победоносно развеваются над рейхстагом. Известие наполнило неожиданной радостью сердца людей. Не будь они около самой линии фронта, они тут же разошлись бы с криками и песнями. Пришлось несколько раз повторять приказ о соблюдении тишины при переходах. Весь остаток пути слышалось только мерное позвякивание солдатских лопаток и котелков. Теперь, на отдыхе, перед боем люди оживленно говорили о мире.

Прислонясь невдалеке к стволу дерева, я следил за далекими вспышками ракет, за полетом трассирующих пуль, вспыхивавших молниями над линией фронта. Воздух над нами изредка шипел от проносившихся мин. Грохот взрывов разгонял сон в окрестных деревнях. Ночь была светлая, но сырая и холодная, как обычно в весеннюю пору в Моравии. Легкий ветерок доносил из долины терпкий аромат пробуждавшейся природы, раскачивая ветви деревьев с набухшими, душистыми почками.

Вскоре меня одолели усталость и тревожные раздумья. Я уснул.

Немного спустя я проснулся от голоса, раздававшегося возле меня. Поднялся. Это был мой земляк Муря, выросший вместе со мной в деревне на Дунае.

— Пришла пора возвращаться домой, господин младший лейтенант? — проронил он, глядя на меня и ожидая ответа.

— Так говорят, прошептал я как сквозь сон.

— Бог помог дожить до мира! — добавил Муря, усевшись еще ближе ко мне Он глубоко втягивал дым цигарки и выпускал его сильной струей вниз, словно хотел пробить ею землю.

С Мурей мы воевали вместе еще в Трансильвании, где его определили в мою роту. Позже мы сражались в Венгрии, теперь в Чехословакии. Часто мы сидели вместе и вспоминали родные края, земляков и близких. Муря был значительно старше меня, он попал на фронт, видимо, по ошибке или вместо кого-то другого. Если приходилось встречаться с ним не по службе, я его звал по старой привычке дядя Думитру.

Муря молча следил глазами за мелькавшими в стороне деревни трассирующими пулями. Что побудило его искать меня ночью в саду? Не иначе как предчувствие того, что мы так жадно ждали, — заключения мира. Взволнованным голосом он повторил свой вопрос: