Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Нана, пойми, что ты говоришь! — пытался я его образумить.

Он меня понимал, но, не владея собой, о чем-то просил, шептал дрожащим голосом, плакал:

— Ситару, друг, больше не могу! Не могу, и все!

Сжав крепкими руками голову, он долго вздыхал, жестоко страдая.

В одну из таких ночей, когда Нана особенно горячился, я схватил его за руки и, подталкивая, вышел с ним в поле. Мне казалось, что его душит и одурманивает запах перепрелой кукурузы, беспокойное затишье, которого не было на других участках фронта. Мы вошли в траншеи, спустились в ложбинку на наблюдательный пункт, где стоял пулемет. За ним увидели Жерку Константина.

— Посмотри-ка на него! — прошептал все еще взволнованным голосом Нана. — Он считает, что выполняет свой долг, и будет стрелять, не задумываясь…

Шорох наших шагов насторожил Жерку. Он схватил пистолет и начал пристально вглядываться в темноту. Я покашлял, как обычно, чтобы успокоить его, и живо прыгнул к нему в окоп.

— Что нового, Жерка? — спросил я. — Что слышно?

— Ничего хорошего, господин сержант… — испуганным голосом ответил Жерка. — Вот фронт зашевелился… послушайте!

Мы тут же, опершись локтями о край окопа и приложив ладони к ушам, стали прислушиваться. Ночная тишина вначале казалась по-прежнему нерушимой. Но все же немного спустя обостренный слух уловил какой-то неясный гул, идущий снизу, из долины, словно неумолчный шепот земли. Далекое, едва различимое движение тонуло в мнимой тишине. Где-то вдали приглушенно топтали землю сотни и тысячи ног, скрипели колеса, лязгали и гудели моторы. В ту ночь советский фронт обрел новую тайную жизнь, вселяющую в душу беспокойство и страх. Стоя во весь рост в окопе, я словно слышал глухой треск льдов, рушившихся под натиском прибывающих вод — предвестников близкой весны.

Охватившее меня оцепенение прошло, я резко повернулся к Жерке и прошептал ему:

— Иди отдохни… а мы останемся!

Когда тень Жерки слилась с темнотой и его шаги затихли, я прижался к Нане, и мы стали снова прислушиваться к далекому гулу земли, доносившемуся с русских позиций.

— Ну, что ты скажешь? — стал я выпытывать у Наны немного спустя.

Он долго не отвечал, о чем-то задумавшись.

— Понял, — наконец проговорил он. — Что-то случилось! Иначе быть не может! Видно, они готовятся!

Мы еще долго стояли, прислонясь к брустверу, жадно ловя непрерывное, загадочное гудение земли. Казалось, против нас холм незаметно скользит, и что-то тихо шепчет неподвижный воздух. Это было похоже на обман слуха, на смутные голоса природы, так как в темноте, застилавшей русский фронт, не было слышно ни малейшего шороха и не видно ни единого огонька. Все кругом окутывала темная ночь; ветер стих. Только звезды мерцали над нами в вышине.

— Ситару, — пересилив себя, заговорил Нана, пристально глядевший в сторону советских позиций. — Ты не забыл, нет? — добавил он шепотом. — Ведь так начиналось и тогда, на Дону!

Холодное предчувствие, как вестник смерти, подкатило к сердцу. Ночь показалась мне глубокой, черной пропастью, изборожденной молниями, внезапно засверкавшей огнями. Я чувствовал, как под ногами вздрагивает земля, в ушах раздавался свист снарядов, грохот оглушительных взрывов. Как в бреду, я ощупывал края окопа, чтобы убедиться, что это лишь призрак, обман разгоряченного воображения.

В самом деле, так начиналась битва у излучины Дона! Где-то далеко гудела земля, и этот гул все возрастал, по мере того как вокруг нас неумолимо сжималось огненное, железное кольцо окружения. Теперь все это происходило где-то близко, словно перед самыми глазами, в нескольких шагах. Вся земля пришла в движение. Тревожная тишина, как саван окутавшая все вокруг, и грозный рокот казались особенно зловещими. Я вздрогнул, сознавая, что это страшнее происходившего на Дону… «Это конец… — мелькнуло в голове. — Последняя схватка!»

— Слушай, Ситару, — после долгого раздумья продолжал Нана, не отрывавший глаз от темных очертаний холмов. — Как ты думаешь, большевики в самом деле уничтожают пленных? Отрезают им носы, уши, сжигают живьем?

Некоторое время я молча смотрел на него, подозрительно прищурившись. «Куда он гнет? — размышлял я. — Ему в самом деле важно знать, что я думаю? Пожалуй, ему можно сказать…» Не получив ответа, Нана повернулся ко мне и застыл, испугавшись своего вопроса. Его глаза блестели в темноте.

— Я этого не думаю, — ответил я.

— И я этого не думаю! — повторил он. — Все это выдумали офицеры, чтобы запугать нас!