Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Приближалась минута, когда Санду должен был притворно испугаться, заявить, что он слышит какой-то подозрительный шум на чердаке, и потребовать ключ, чтобы проверить, не прокрался ли туда вор. Очутившись наверху, он сразу выяснит, что именно там спрятано.

Ирине никак не удавалось вникнуть в разгоравшийся спор: она то прислушивалась, то отвлекалась, в волнении ожидая минуту, когда Санду должен был испугаться шума на чердаке. Они условились, что Ирина тоже скажет, будто слышала какие-то странные звуки, а так как она не привыкла лгать (в детстве никогда не лгала) и должна была теперь как следует разыграть роль, естественно, находилась в большом напряжении. Вдобавок за последнее время Санду думал и действовал вместо нее.

— А разве брат так уж сильно провинился, чтобы его засудили еще хуже? Выдумки все это! — возразил Петре, надеясь, что его успокоит знающий человек.

— Он не дал исчерпывающей описи своих предприятий и не сообщил о своих валютных вкладах в Швейцарии. Скрыл все это, как… ребенок. Записал многое на свое имя из преданности к владельцам треста, чтобы спасти их состояние. Такие вещи не так-то легко прощают. Видите ли, это достояние государства, и эти предприятия необходимы для дальнейшего роста нашей страны, — с пафосом выпалил Санду, вспомнив, что он всей душой предан новому политическому строю, и опасаясь, как бы не подумали, что он одобряет «ребяческое» поведение тестя.

— Нет, нет, он не вмешивался в политику! Никакой политической вины на нем нет! — заохала Адина.

— Он саботажник! — усмехнулся Санду. — Тот, кто обкрадывает государство, отнимает хлеб у чужих детей! Это ясно как день.

— Но ведь он раздал своим! Это уж все знают! — протяжно вздохнул Петре.

— Бедный папа! — тихо отозвалась Ирина.

Она заметила на шкафу две большие коробки и никак не могла сообразить, что там находится.

Санду только что собирался удивленно и испуганно взглянуть на потолок, как вдруг его внимание привлек настоящий шум. У входной двери кто-то топтался, неумело дергая дверную ручку.

Адина подняла голову. Кто бы это мог быть так поздно? Соседи никогда ее не беспокоили, а ее немногочисленные приятельницы не приходили по вечерам.

Наружная дверь открылась, захлопнулась, и в коридорчике послышались тяжелые шаги. Все стали испуганно прислушиваться. Затем дверь комнаты медленно отворилась, и на пороге появился какой-то силуэт, — высокий, широкоплечий мужчина, чуть-чуть сутуловатый. Шляпа была глубоко надвинута на глаза, а одежда казалась чересчур широкой. Переминаясь с ноги на ногу, человек остановился на пороге, снял шляпу, — и тут все оцепенели: его узнали! Со слезами на глазах на них ласково смотрел Джеорджикэ. Он похудел, словно из него выпустили воздух, не был таким обрюзгшим, как раньше, и выглядел как-то странно помолодевшим.

— Родные вы мои, вы все здесь! Все вместе! Здесь, у Адины! Дорогие… — и растроганный Джеорджикэ улыбнулся, не в силах больше вымолвить ни слова.

Адина вскрикнула и бросилась к нему с распростертыми объятиями. В ее голове молниеносно пронеслись мысли о новых преимуществах и неприятностях: она то радовалась, что наконец у нее будет защитник, то огорчалась, думая, что предстоят крупные расходы. Новее заслонила одна-единственная мысль: «Я должна быть первой!»

— Джеорджикэ! Джеорджикэ! Как же это?.. А я-то с ног сбилась, хлопоча за тебя! Совсем замучилась! Чего я только не делала!..

— Амнистия! — прошептал Джеорджикэ, обнимая ее.

Ирина и Санду побледнели. Поддерживаемая Санду, Ирина рыдала, то и дело повторяя: «Папа! Папа!..» В душе у нее разверзлась зияющая пропасть; ей чудилось, что она видит перед собой груды безвозвратно потерянных вещей, и в то же время она была глубоко растрогана: вернулся папа!

Санду казалось, что все в нем окаменело.

Петре стоял в стороне, стараясь придать лицу радостное выражение. «Уплыла, к черту, земля! Ничего не попишешь! Вот как все повернула эта треклятая жизнь! Подумать только, такой ворюга попал под амнистию! А этот болван Санду говорил, что и речи быть не может!» — лихорадочно думал он. Потом он медленно вышел на середину комнаты и широко раскрыл объятия.

— Наш дорогой Джеорджикэ!

Да, ничего не скажешь, родная кровь — это не водица!

Перевод с румынского А. Садецкого.