Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Что с тобой? Тебе плохо? — испугался Санду, сжав ее руку.

Ирина глубоко вздохнула и еле слышно прошептала:

— Нет… я просто думала… ты уверен, что эта амнистия не распространится на папу?

Санду поправил шарф и недолго думая ответил своим ясным, уверенным и, как всегда, чуть насмешливым голосом:

— Нет, милая, его не освободят. Ведь я спрашивал мнение самого Парайпана.

— Бедный, дорогой папочка! — вновь простонала Ирина и пошла дальше, чувствуя, что отец ей бесконечно дорог.

Подойдя к дверям флигеля, они сразу же услыхали грубый голос Петре. Ирина на мгновение остановилась у порога, окинула взглядом сад, где прошло ее детство, посмотрела на кусты сирени, за которыми пряталась в печальные минуты, на засыпанные снегом яблони, под которыми прочитала первые книги, на большую виллу на пригорке, откуда она ушла вместе с Санду в один весенний день. Она видела как сейчас растроганное лицо отца и рядом суровые холодные глаза матери, до крайности расстроенной тем, что во время скромного ужина, на котором присутствовало лишь несколько друзей, разбились два стакана и на скатерть пролилось красное вино.

И снова захлестнула ее волна жалости к отцу и жгучей ненависти к матери.

Они постучали, и Адина им открыла. Лицо ее с плотно сжатыми губами напоминало застывшую маску. Она была так занята своими мыслями, что даже забыла запереть за ними дверь. Петре поднялся с кресла, крепко пожал им руки и тут же начал призывать их в свидетели.

— Вот я, значит, толкую золовке, что, мол, в таком запутанном деле нельзя наводить экономию. Кое-что я ей привез, как уж вам говорил. Коли дадите и вы, отнимая последнее у своих ребятишек, — хорошо, дело ваше. Но кто обязан все сделать, хоть душу из себя вон, чтобы спасти мужа? Жена! А вот она плачет, жалуется: мол, у нее ничего нету, и требует, чтобы мы ей денег преподнесли. А вот когда Джеорджикэ содержал ее как королеву какую, разве ей не сладко жилось? Ради спасения мужа жена должна и последнее с себя продать.

Санду не понравилось направление, какое принял разговор. Это звучало как призыв к расточительству, к необдуманным продажам. Этому мужику Петре и горя мало. Он вытянул во всю длину свои ножищи, обутые в грубые чёботы, с которых стекает вода на ковер, развалился в кресле, как пьяница в кабаке, и ему наплевать, унаследуют ли хоть что-нибудь Санду и Ирина. Он прекрасно знает, что все равно вещи не достанутся ни ему, ни брату, и ему до них нет дела, — хоть пропади они пропадом. Забота уважаемых братцев — фруктовый сад и луг. Нет, из этой затеи ничего не выйдет! Пока что он не мешает им хитрить с деньгами, которые они хотят всучить ей как аванс за землю, принадлежащую Джеорджикэ, но придет время, и тогда он, Санду, припрет их к стенке. Только потому он и согласился сегодня прийти сюда и стать свидетелем их великодушия. Но теперь этот хам подбивает Адину на безрассудные расходы. Полегче на поворотах, дядюшка Петрикэ, полегче!

— Я думаю, мы должны действовать благоразумнее, — сказал он со своей обычной иронической ухмылкой, но чрезвычайно мягко и ласково. — Заплатить в этом городе крупную сумму адвокату — все равно что закричать во все горло: «У нас есть деньги, и мы их тратим». Это не в интересах моей тещи. Ей не следует рисковать.

— Так что же, прикажете скаредничать, когда речь идет о жизни человека? — возразил Петре.

— Если у нее есть деньги, пусть заплатит потихоньку, чтобы никто не знал…

— Деньги… деньги! Нет у меня больше никаких денег! — вспылила Адина.

— Минуточку, — по-прежнему мягко и решительно перебил ее Санду. — Ведь нельзя же сказать маме: «Отдай все, что у тебя есть». Еще неизвестно, чем кончится этот процесс. А что прикажете делать, если наш дорогой папа просидит не пять лет, сколько ему осталось, а еще добрых десять, — ведь ему могут прибавить при пересмотре дела! Спрашивается, на какие средства будет жить мама? Вы согласны ее приютить и содержать? А разве я могу взять на себя обязательство ее содержать, когда у нас двое детей, а Ирина ждет еще одного?

— Еще одного? — ахнула Адина. — Вы что, с ума сошли?

— Мы любим детей, — очаровательно улыбнулся Санду. — А кроме того, не надо спешить с продажей, чтобы не продешевить. Если делать это не торопясь, можно продать с максимальной выгодой. Вот мы, например…

Ирина перестала его слушать. Она успокоилась. Санду ненавидит Адину. Это ясно! Она смотрела на два больших шкафа, занимавших почти всю комнату, и прикидывала, что хранит там Адина. Вероятно, белье — простыни, льняные скатерти, быть может, и отрезы мануфактуры. На днях она вспомнила о тонкой серой ткани в больших желтых квадратах. Этот отрез она не нашла в сундуке, что у нее дома. Так оно и есть — он лежит именно здесь, с остальными отрезами.