Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Мы никогда не уславливались о встрече заранее. Когда подходило время, оба не сговариваясь шли к забору и взбирались на кирпичи или ящик из-под минеральной воды. Если в этот час мне случалось находиться вне дома, я знал, что она дежурит у окна, и тревожился ее напрасным ожиданием. В кабинете Панаитеску, который принадлежал ему временно, как и мне моя комната, на шероховатой беленой стене я видел фигурку Кати, стоящей во дворе: ветер треплет ей волосы, рвет платье. В эти минуты я отдыхал. Иногда и я ждал зря: Печи вдруг оставался после обеда дома. Я бесцельно слонялся по террасе, прекрасно зная, что жду напрасно, и наконец с чувством странного облегчения возвращался в комнату; невольно я приходил к убеждению, что вовсе не так уж легко давались мне встречи с Кати, иначе бы я испытывал досаду. Я просто не мог считать наши встречи развлечением.

Наступили более теплые дни, сумерки не спеша опускались на землю. Теперь густая серая тьма заполняла голые дворы гораздо позднее. И мы не спешили, как прежде, будто уверенные, что у нас очень много времени, а значит, нужно экономить слова, чтобы осталось и на следующий раз. Но иногда мы почему-то лихорадочно торопились высказать все, что приберегли друг для друга, словно боясь, что больше никогда не встретимся. Все явственнее вырисовывалась передо мной состоящая из едва различимых частичек жизнь, которая иссушила Кати, превратила ее в собственную тень. Хотя Кати рассказывала бессвязно: ее больше занимали пестрые, мимолетные впечатления, каждое из которых вырастало в отдельную историю.

Во время разговора я часто прислушивался, не открывается ли калитка. Уже дважды Печи приезжал домой раньше времени, и мы расходились, даже не попрощавшись. Оба раза мы первыми замечали его, и все-таки я тревожился. Кати поняла мое беспокойство.

— Калитка безбожно скрипит, — сказала она. — Надо бы смазать, но я и не подумаю. И потом Карой почти всегда приезжает на машине; вот и сегодня, если не ошибаюсь, он уехал в город… — Она бросила взгляд в сторону калитки и повторила: — И не подумаю смазать.

Только так, едва заметно, вспыхивала в ней на секунду ее прежняя живость. И это было мое крошечное завоевание.

Но однажды Кати появилась не в обычном своем мятом синем платье, а в коротком светло-зеленом, прилегающем в талии; чуть застенчиво прошла она по уже наметившейся тропке к забору. Кати выглядела очень хорошенькой, и только тут я заметил, какая у нее плавная, красивая походка. А когда она встала на ящик из-под минеральной, я ощутил едва уловимый аромат свежевымытых волос.

Уже довольно долго я бился, стараясь внушить Кати, как много она для меня значит. Любой ценой стремился я сделать это — единственное, что было в моих силах и в чем, по моему мнению, она нуждалась. Кати же всячески старалась показать, как мало она мне верит; она действительно не верила, однако ей очень хотелось, чтобы я разубедил ее. Наверное, все еще действовала какая-то инерция, инерция осторожности, недооценки собственных сил, боязни разочарования, да, пожалуй, и трусости тоже, которая — уж не знаю откуда — появилась у Кати; должно быть, частые поражения лишили ее опоры, закрутили в вихре, как ветер песчинку. Я трезво взвесил подмеченные мною симптомы, проследил и открыл этот закон инерции и теперь вполне сознательно боролся против него. Так возникло элементарное прямолинейное движение, которого я — инженер по профессии — как раз и не рассчитал: если я не хотел отступать, то вынужден был идти только вперед. Не мог же я допустить, чтобы Кати утвердилась в мысли, будто была права, когда не верила мне, и что все мое поведение до сих пор было притворством. Каждое мое слово, вызывающее в ней сомнение, требовало от меня новых, более веских слов. Здесь тоже существует закономерность. Если мы бьем по гвоздю и он не входит в дерево, мы либо миримся с тем, что напрасно трудились, либо ударяем сильнее, чтобы преодолеть сопротивление дерева.

Сейчас, увидев Кати преображенной, я подумал: «Насколько проще было тогда, в лесу. Видимо, со временем искренность начинает казаться подозрительной; опыт настраивает нас скептически. А ведь должно быть наоборот! Правда, еще не вымерли подлые, низкие люди, всегда готовые на обман».

Я смотрел на пряди волос цвета осенних листьев — солнечный луч, словно играя, пронизывал их, — смотрел на свободно лежащую поверх грубых досок полную белую руку, на маленькие розовые пальцы, потом заглянул в широко раскрытые глаза, и меня охватило смятение, я почувствовал, как кровь отливает от моего лица. Я снова подошел к какому-то рубежу, откуда надо идти дальше, потому что можно смириться с чем угодно, только не с мертвым покоем. Взгляд Кати пробивался сквозь развеянные тени и блики мягко, со скрытым ожиданием. Это выражение, наверное, появилось у нее, когда она вынимала из шкафа зеленое платье и заботливо гладила его или когда сушила на солнце волосы.