Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Граф стоял, прижавшись к наличнику окна, и вздрогнул, снова увидя перед собой зал, полный хохочущих людей. Ему почудилось, будто кто-то из детей, широко раскрыв глаза, смотрит на него и дергает за рукав свою мать — пусть и она тоже взглянет. И граф ушел, по-прежнему крадучись вдоль стен.

Сперва он постучался в ворота к Сильвестру. Старик в одиночестве сидел на завалинке, у него болели отекшие ноги, и он не мог пойти со своими в «театр».

— Добрый вечер, Сильвестр. Как дела?

— Добрый вечер, господин граф. Да какие мои дела. Все больше лежу, грехи мои тяжкие.

— Один?

— Один.

— Сильвестр!

— Да, господин граф.

— Я хотел бы переночевать у тебя.

— У меня? Дом-то принадлежит детям, барин.

— Каким детям, Сильвестр, ведь у тебя их нет! Я хорошо помню, что ты не женат.

— Я взял приемышей, барин, чтоб не остаться одному, точно старый волк. Жениться-то я не женился, потому что батрачил у вас и не скопил денег, чтоб построить дом. А когда построил, уже ни одна женщина не хотела за меня идти, состарился я. Вот я и взял приемышей, дом отдал им, а они будут содержать меня до самой смерти. Разве я могу привести к ним гостей?

Граф вздохнул.

— Я знаю, барин, что, если бы вы не продали нам землю, нам негде было бы ее взять. Этого я не забываю! — затянул свою обычную песенку Сильвестр. — Мы вам спасибо сказали и деньги заплатили. Только принять вас я не могу, барин, ведь меня самого дети содержат.

«Одну ночь — это еще куда ни шло, — думал старик, — но, чего доброго, барин повадится сюда, как к Яношу Денешу повадился. Что мне тогда с ним делать?»

— Да, меня дети содержат! — вздохнул он еще раз и умолк.

Граф быстро встал с завалинки, словно лишь сейчас поняв то, о чем ему десять минут толковал старик, и торопливо вышел за ворота. Здесь он замедлил шаги.

Люди возвращались из клуба, и на большой дороге было шумно. Граф свернул в боковую улочку и пошел вдоль ручья, а когда совсем стемнело, снова явился в село.

У Яноша было светло и в комнате и в кухне. Граф подошел к двери кухни — было слышно, как там говорили по-румынски. Янош сидел на лавке, а на кровати оживленно беседовали Арпад и какой-то высокий худой парень со смуглым лицом и синими глазами.

Первым увидел графа чужой парень и замер с поднятой рукой, видимо, показывая, как велик был предмет, о котором шла речь.

— Смотри, Арпад, кто-то пришел.

Янош обернулся, и улыбка застыла на его лице.

— Добрый вечер! — глухо произнес граф.

— Добрый вечер, господин граф, — ответил сразу помрачневший Янош.

Смуглый парень вопросительно взглянул на Арпада, и Арпад сделал ему знак, что объяснит позднее. Растерянный Янош встал.

— Барин, я очень жалею, но мне негде вас положить. На лавке сплю я, а Арпад и Костел на кровати. Наверху, вы сами знаете…

И Янош словно обрадовался, что у него есть веские причины не принимать графа, покончить раз навсегда с этой постыдной дружбой, которая ничего не приносила ему, кроме вреда. Что у него общего с барином?

Подавленный граф, стоя в дверях, подумал с минуту и сказал:

— А на чердаке с сеном, над сараем, нет места? Если вы позволите, я лягу там. Я ночью не курю. У меня даже папирос нет.

Янош только рот разинул. Такого он никак не ожидал, и ответить было нечего. Он взглянул на Арпада, но тот, как всегда, улыбался, и Янош не мог понять, что кроется за этой улыбкой. Он вздохнул, почесал грудь под расстегнутой рубашкой и тихо сказал:

— Так я вас провожу туда, барин. Может, там блохи, может, мыши… Не знаю… Как хотите…

Постелив для барина на сене покрывало, Янош вернулся в кухню, но на душе у него было не слишком спокойно.

— Кто это приходил? — осведомился Костел.

— Прежний наш помещик. Теперь дела у него плохи, и отец иногда пускает его к себе.

Янош поспешил прибавить, стремясь не столько выгородить барина, сколько избежать того, чтобы у механика государственной фермы, Костела, сложилось неблагоприятное мнение о нем, Яноше:

— Он работает, бедняга, ежели находит работу, даром хлеба не ест!

— Работает, а потом напивается, и его всякий раз выгоняют с работы, — объяснил Арпад.

— А в свое время он был человеком порядочным? — спросил Костел.

— Может, был и более порядочным, чем другие, так отец говорит, да все же помещичьих законов придерживался. Не нарушал их, упаси бог! Он не сажал людей в тюрьму за долги, но чтоб долг простить — уж это нет, тотчас же отбирает обратно и землю. И даже не он, а его управитель Имре.

— Ну, на то он и барин, что ж с ним поделаешь! Мало кто из них, из бар, отказывался от своих обычаев, когда они еще властвовали. Да черт его побери, пусть сидит себе там, в сарае. Так вот, Арпад, я тебе рассказывал про ту зиму, когда меня отдали в учение. Иду это я…