Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

— Кажется, это тот, который еле ноги передвигал и носил такую длинную одежду, вроде как ряса, из синего бархата? И-их, я давно о нем позабыл, а ты, Лаци, мне напомнил! Я малышом был, когда двое слуг выносили его на кресле в сад. Мы подглядывали за ним сквозь забор, а он курил и дремал, и трубка падала ему на грудь.

— Ну да, когда я бывал в усадьбе, мне говорили, что этот граф Ференц привез книг — видимо-невидимо… Ты видел ту комнату, где кругом стояли все книги да книги? Не видел? Он привез какие-то замечательные старые книги, которые Тиби потом продал на рынке отдельно, а не вместе с другими, дорогие книги! И картины он привез из Парижа, а может, и из Вены, не знаю, и все говорили, что он очень ученый. В девятьсот пятом году он дал по погону земли трем крестьянам. И сказал, что даст еще, когда вернется, — он тогда уезжал за границу, — что даст и еще больше. Только он вернулся с женой и о крестьянах позабыл. Вернулся оттуда, обвенчавшись с какой-то, — издалека привез ее. Красивая, большая, словно породистая кобыла. Она тоже была танцовщица. Жила она, жила и захотела уехать, верно, надоели ей и он сам, и усадьба, и село, и золовка, ведь та была настоящая барыня, не ей ровня. А Ференц ее не отпускал, крепко любил ее. И вот Ференц стал такой сонливый, все спал и спал, даже к обеду его не могли добудиться. И как-то раз наша графиня Иолан вошла в их комнату и увидела, как жена Ференца подливает ему что-то в стакан с водой. Иолан заставила ее выпить это при ней — схватила кочергу, что стояла у печки, да как треснет ее, а потом вытащила из двери ключ и заставила выпить то, что было в стакане. И жена Ференца заснула, так крепко заснула, что и встать не могла.

— Да что ты мелешь!

— Так оно и было, дорогой мой. А когда она встала, Иолан ее опять избила, а муж ее защищал. Он по ней с ума сходил! Потом говорили, будто граф Ференц и графиня Иолан подрались, синяков друг другу понаставили, но графиня была сильнее, а он ослабел от сонливости.

— И он прогнал жену?

— Как бы не так! Она сама убежала. Убежала с одним музыкантом из Одорхея во время вечеринки. А граф Ференц все таким же сонным остался и оплакивал ее, пока не умер. Графиня Иолан хотела их развести, ездила к епископу, ездила к самому папе.

— Да зачем же было их разводить, если та все равно убежала?

— Графиня боялась, что Ференц умрет и наследство останется жене и ее музыканту. Но когда епископ приехал сюда, к ним, приехал в усадьбу именно из-за этого, Ференц сказал ему, что не хочет разводиться и ждет жену обратно. Так у Иолан Бароти ничего и не вышло.

— И наследство досталось жене?

— Досталось не ей, а опять же нашему Тиби, ведь музыкант-то ее убил. Зарезал на какой-то свадьбе, потому что застал с другим музыкантом из его же оркестра. И плакал же тогда по ней Ференц!

— Ишь плакал по ней, дурак этакий! — обозлилась Тереза.

— Да ведь он ее любил! — нежно улыбнулся Лаци. — Они люди добрые, любящие! Бедняги! Когда доходило до денег, они, конечно, ссорились между собой, но друг к другу очень были привязаны. Отец Иолан, граф Альберт, стрелял будто бы из пистолета в своего брата Гезу из-за каких-то там золотых монет.

— А сестра барыни Иолан, та, что умерла молодой, ее еще звали «святая»?

— А, графиня Розали? Она приехала из монастыря, ходила по селу и раздавала даром дорогие лекарства женщинам и детям. Хотела постричься в монахини. Эта была добрая! Скончалась, бедная, от чахотки. Ей было двадцать пять лет. Она лежала в саду, на чем-то вроде кровати, потом ее увезли в другие страны, в горы, но она все-таки умерла. Да, люди ее звали «святой». Кроме ласкового слова, от нее никто ничего не слышал.

— Ну, ласковые слова говорили и наш Тибор и его маменька. Говорить-то они говорили с людьми по-хорошему.

— Это так! Говорили по-хорошему!

Дождь полил как из ведра.

— Хватит сидеть здесь! — перебил Лаци Габор. — Смотрите, у нас уже рубахи насквозь промокли. Идемте домой!

— Да, да! — заторопился и Лаци. — Мокрая одежда скорее изнашивается!

— Лаци-бач, а ты говорил, что прояснится.

— Когда облака идут оттуда, — кротко сказал Лаци, словно он никогда не настаивал на противоположном, — тогда дождь может лить до вечера, даже и всю ночь.

В самом деле, всю ночь ожесточенно лил дождь, проливной дождь. На другой день — тоже. Земля пропиталась водой, дороги покрылись грязью, с холма сбегали маленькие ручьи, в долине они сливались друг с другом и потоками неслись по полям, жнивье было затоплено, а дождь все не прекращался. В ручье, который прорезал село, кружа то по одной, то по другой стороне дороги, вода поднялась, стала коричневой, быстрой и бурлила. После трех дней ливня ручей сорвал все мостики, начал подмывать берега, и по нему неслись ветви и стволы деревьев. Габор накинул на голову мешок и босиком побежал в поле. Вернулся он мрачнее тучи. Скирды пшеницы начали плавать в воде, и две из них бесследно исчезли.