Заза Двалишвили - Сон Геродота

– А я утверждаю., – из группы выделился молодой человек, одетый во все черное. Ему все-таки удалось привлечь к себе всеобщее внимание, и теперь он просто наслаждался собственной риторикой. – …А я утверждаю, что рай, земной или небесный, в действительности никакой не рай, а обратная сторона ада. Бог своим запретом райского яблока изначально внес противоречие в райской гармонии. Яблоко красивое и вкусное, а есть его нельзя; и не имеет значения, вручила Ева это яблоко Адаму и съел ли он его; все равно, обоим пришлось покинуть рай в момент, когда бог внес противоречие в естественный порядок вещей… – последние слова выступающего вновь потонули во всеобщем споре.

Геродот немногое понял из услышанного. Ему, действительно, стало скучно, потому молча вышел из портика и сел на ступени рядом с капитаном.

– Что, не вытерпел и сбежал? А я ведь предупреждал, – отозвался тот, заметив кислое выражение на лице своего спутника.

– Ладно, пойдем отсюда. Где живет Диомед?

– А здесь недалеко, прямо за поворотом третий дом.

Диомед жил в каменном одноэтажном доме с просторным внутренним двором, посередине которого журчал небольшой фонтан. Дом глухой стеной выходил на улицу: ни окон, ни балконов, и только низкие каменные ворота нарушали его однообразный вид.

Геродот вслед за капитаном прошел под нависшей с потолка аркой и оказался в тихом благоустроенном садике внутреннего двора. Возле фонтана сидели трое молодых мужчин, удивительно похожих друг на друга высокомерным и вместе с тем страдальческим выражением лица. «Наверное, братья,» – подумал молодой ученый и с интересом оглядел их белые прямые, без складок, одеяния с красной пурпурной каймой. Капитан подошел к незнакомцам и о чем-то переговорил с ними на каком-то непонятном языке кратким и резким слогом.

– Это латынь, язык римлян, – пояснил он, вернувшись назад после недолгих переговоров.

– Я догадался, что они не местные колхи. Наверное, такие же путешественники, как и я.

– О да, они путешественники, только путешественники во времени. Это патриции из рода Манилиев.

– Они братья?

– Они родственники в некотором смысле. Первый Манилий, самый старший, был великим воином, спасшим родной город от нашествия варваров. Но по какой-то злой иронии судьбы предание это спасение приписало не ему, а гусям. Так и гласит легенда: «Гуси спасли Рим», чем этот герой страшно недоволен, ведь он-то никак не гусь. Второй был гладиатором и выступал в амфитеатре в смертельных поединках, а также в первый год от рождества Гая Юлия Цезаря от скуки устраивал беспорядки в родном городе; после же, оставив свою родину и спасаясь от той самой скуки, оказался здесь на краю света. Несмотря на известных гусей из предания, он жутко завидует своему первому родичу, его славе и судьбе. А третий, самый младший из Манилиев и последний из римлян, действительно, самый несчастный из них, ибо видел медленную, но неотвратимую гибель родного города. Все они жили в разное время, и теперь волею судеб оказались здесь, чтобы бесконечно спорить и упрекать друг друга. И никогда их спор не закончится, ибо в этом городе ничто никогда не кончается. Если бы это было возможно, для спора им следовало выбрать иное место. Хотя хватит о них, пойдем, поищем Диомеда. Средний Манилий сказал, что он дома, хотя точно не знает, в какой именно комнате. Ты его сразу узнаешь по большому родимому пятну у правого виска. Сказав это, капитан открыл первую дверь и вошел в маленькую полутемную комнату, откуда доносились женский крик и запах свежих накрахмаленных полотенец.

Геродот мельком увидел лежащую на кровати и оголенную ниже пояса женщину со вздутым животом и широко расставленными ногами, орущую что есть силы. Врач, стоящий у кровати, обеими руками сильно давил на живот роженицы.

– Вам сюда нельзя, здесь роды, пожалуйста, покиньте помещение, – кинулась к дверям какая-то женщина в белом переднике.

Неожиданно к женскому крику присоединился крик младенца. Женщина в дверях, забыв о вошедших, побежала обратно. Врач уже держал в руках окровавленное тельце маленького сморщенного человечка, вопившего во всю мочь. Несмотря на полумрак в комнате, у новорожденного отчетливо выделялось большое темное пятно у виска.

– Это он и есть, Диомед, твой проксен, – прошептал капитан, – каков молодец, орет, как сто мужчин, вместе взятых. Впрочем, мы попали не туда, пройдем дальше.

За следующей дверью показался широкий светлый зал, наполненный одетыми в черное людьми с печальными и постными лицами. Играла траурная музыка, время от времени прерываемая унылым женским плачем. В середине зала на высоком столе возвышался гроб с телом высохшего старика со сморщенным лицом и черным родимым пятном у правого виска. И хотя пятно на лице покойника уже потеряло свой цвет и стало каким-то бледным, Геродот безошибочно узнал ее: это была все та же метка, которую только что видел у новорожденного. Он с удивлением взглянул на капитана. Тот осторожно перешептывался с одним из присутствующих: