Джеймс Парди - Я — Илайджа Траш

Мне показалось, что я услышал в ответ воздушный поцелуй.

Да, снаружи валил густой снег, а здесь было слишком жарко, слышался очень сильный аромат ветиверии, и висели плотные клубы благовоний «кашмирский шафран» и «квайпурская роза», от которых глаза мои почти сразу же затуманились.

В жилах моих бушевал пламень, подобный горящей нефти, но я вдруг задрожал и даже не снял тяжелую шубу, хотя матушка Маколей несколько раз подходила ко мне и показывала жестами, что могла бы унести мою ношу, если я того пожелаю.

Небольшой зал был теперь полон, и я успел взглянуть на стены, увешанные картинами в золоченых рамках: на них маслом был изображен средний период жизни Мима. Мим в роли Гайаваты, младенца Моисея, Аполлона и Иисуса с Марией Магдалиной в Гефсиманском саду, вдобавок к длинной портретной галерее ангельских юношей. Пока я глазел на них, старуха рядом со мной перегнулась и прошептала:

— Это его покойные любовники. У всех одинаковая судьба, — она покачала головой и нахмурилась: — Они подвели его, — она собиралась продолжить, но прозвучал гонг, и свет начал меркнуть.

Вдалеке я услышал низкий и скорбный молящийся голос.

Затем хлопнула чья-то рука, и молниеносно (мне и впрямь показалось, будто на сцену бросили шарообразную шутиху) перед моим потрясенным взором возник Мим — сам Илайджа, выглядевший не старше двадцати пяти и, несмотря на кошмарные украшения и макияж, почти такой же красивый, как боги на стене. Он посылал всем воздушные поцелуи.

Недуг мой обострился то ли из-за благовоний, то ли просто от волнения, и я счел уместным шмякнуться на пол, дабы не возбуждать свои нервы более, нежели, по моему мнению, они возбудились бы от того, чему я должен был подвергнуться. И я положил голову на ботинки молодого белого джентльмена, который сказал, чтобы я отбросил условности и устраивался поудобнее, и, словно уже предупрежденный Илайджей или Миллисент Де Фрейн, стал вытирать мою верхнюю губу, усеянную ледяными каплями.

После первого гипнотического появления Илайджи, вызвавшего целую бурю аплодисментов, матушка Маколей поднялась на сцену и объявила первый номер Мима, прочитав предварительно краткий биографический очерк, с коим я уже ознакомил всех читателей сей повести; упомянутый же номер назывался «Нарцисс осушает последний кубок радости».

В этой части концерта Илайджа был облачен лишь в вишневую шаль.

— Подумать только — ему ведь уже за девяносто, — сказал юноша, на чьих ботинках я развалился. Мне так нездоровилось, что я не мог ответить словами, но поскольку руки мои всегда сохраняли свою силу, я дернул его за шнурки.

Теперь я уже начал сомневаться, действительно ли это Илайджа, ведь, будь ему хоть девяносто, хоть семьдесят, хоть сто, тело его было крепким, как яблочко, а гениталии внушали надежду, что он способен еще зачать множество детей. Тем не менее, его профессия требовала всякий раз выглядеть иначе.

Затем последовал антракт, в котором молодой человек, сидевший рядом, проникнувшись любовью ко мне, вероятно, из-за моего африканского происхождения, угостил меня коньяком из своей личной бутылочки.

— Я всегда нахожу здесь кого-нибудь полезного, — сказал он. — Не пропускаю ни одного сезона.

— А чем вы зараба… — Хотел было я спросить, как вдруг вновь прозвучал гонг и погас свет.

Заново пережив волнение того вечера, я чуть не забыл сообщить читателю, что Юджин Белами, пианист, был во фраке и выглядел совершенно по-ньюйоркски: с красивыми темными кругами на бледном, как луна, лице, и геранью в петлице. Он метал в меня взгляды, исполненные злобы и ненависти, если только не играл Сесиль Шаминад или Эрика Коутса. [6] Сесиль Луиза Стефания Шаминад (1857–1944) — французский композитор и пианистка. Эрик Коутс (1886–1957) — английский композитор и альтист.

— Вы закадычный друг Мима? — прошептал мне на ухо молодой человек.

— Кажется, я теряю сознание, — ответил я, — возможно, вам придется позаботиться обо мне.

Но мое головокружение почему-то не встревожило ни меня самого, ни моего соседа, который все так же мурлыкал мелодии, доносившиеся из фортепьяно.

Наверное, были уже показаны несколько номеров: помнится, «Пьеро» — нескончаемая сценка во французском саду с Мимом в зеленом трико и, наконец, чувственная оргия под названием «Вакханалия в пустыне Сахара», где Илайджа надел колокольчики дромедара, которые, увы, так сильно напоминали «Армию спасения» на Рождество, что весь номер утратил для меня свою несомненную прелесть.