Джеймс Парди - Я — Илайджа Траш

Когда Юджин вновь появился в комнате, я обратился к нему своим громогласным тоном:

— Скажи Илайдже, я не потерплю, чтобы меня выгнали отсюда, словно простодушного бакалейщика, и хочу вначале с ним увидеться… Я помнил и волновался об Илайдже с того злосчастного концерта, скажи ему, но как чернокожий юноша я не мог рисковать, ведь полиция арестовала бы меня, объясни ему…

— Ты не чернее меня, моя радость, — голос Илайджи постепенно приближался к моему любимому стулу, на котором я сидел. — Ты — самый белый и гладкий из всех, кого я встречал.

И тут между комнатой, где находился я, и той, откуда слышался его голос, отдернулась штора. Казалось, будто Мим надел маску, ибо выглядел он очень моложаво. На нем был шафрановый купальный халат и перчатки с насыпанной в них, как я позже узнал, миндальной мукой — чтобы уберечь ладони и запястья от морщин.

— Ты можешь обмануть кого угодно, но только не Илайджу, — сказал он и сел в другом конце комнаты. Юджин Белами тоже уселся на табурет перед фортепьяно и в вялом темпе заиграл что-то из Листа.

— Я полагаю, Альберт, тебя интересуют только деньги, но в тебе есть кое-что еще, — голос его вдруг замер, потом Илайджа встал и подошел ко мне. Он поднял сначала левую мою руку, а затем правую, мельком осмотрел их и зашагал обратно к своему стулу, продолжая на ходу:

— В белках твоих глаз есть что-то особенное, и оно говорит мне, что ты вовсе не испорчен…

— Как вы всегда благородны, Илайджа Траш, — огрызнулся я.

— Я не потреплю дерзостей от того, кому уже указали на дверь, — вспыхнул он, но мне было ясно, что злится он не всерьез.

— Твари, на которую ты работаешь, уже не меньше ста лет: наверное, тебе это известно… Если бы ты хоть чуть-чуть разбирался в привычках ей подобных, я рассказал бы тебе, как она сохраняет молодость.

Я прикрыл глаза, умышленно делая вид, будто мне неинтересно.

— Ты не спишь, дорогой?..

— По-моему, я знаю, как она сохраняет молодость, — наконец сказал я.

— Что ж, и впрямь, в таком случае ты — первый из ее многочисленных посланцев, кому удалось это выяснить. Но, разумеется, ты необычайно, да-да, в высшей степени умен…

— Ей абсолютно нечем заняться — вот в чем секрет ее молодости, — сказал я.

Он расхохотался, как шекспировский безумец.

— Праздность — одна из тех вещей, что старят людей больше всего. Я знал одну наследницу, которой не позволяли даже держать в руках книгу, когда она читала. В тридцать она выглядела на все девяносто… Нет, ты на ложном пути, дорогой Альберт, очень холодно… Возвращаясь к Миллисент Де Фрейн (вечно возвращаясь к ней, ведь она преследует меня с 1913 года, хотя тебе уже и надоело об этом слышать!), ее единственная страсть, интерес, цель и программа — выглядеть в точности так, как она выглядела в тот допотопный год. Еще в начале жизненного пути она открыла способ сохранения молодости. Впрочем, он состарил ее настолько же, насколько сохранил свежей. Не знаю, в чем причина, — в том ли, что сейчас раннее утро, или в твоем ребяческом уме, — но я почему-то не могу заставить себя рассказать тебе…

— Терпеть не могу, когда меня уговаривают. Иногда это вызывает неописуемую ярость, — предупредил я, распрямляя грудь и руки, чтобы напомнить ему о своей силе.

— Ты обратил внимание, — продолжил он, осмотрев, как я полагаю, мои ступни, ведь они довольно велики: один из моих ранних поклонников сказал, что с такими длинными узкими ступнями я не смогу стать Адонисом, — ты, разумеется, обратил внимание, ведь тебя принимают в ее замке почти ежедневно, что ее постоянно ожидает целая очередь чрезвычайно молодых людей. Я подразумеваю под этим, что они ждут встречи с ней…

— Да, я заметил немало ожидающих мальчиков, — сказал я тоном, граничащим со степенностью.

— Ну так сделай выводы сам, черт возьми! Я не скажу больше ни слова, — он взглянул на огромные золотые часы, которые достал из своего шафранового купального халата.

— Никогда не думал, что у нее могут быть любовники, — сказал я, — хотя изредка она меня ласкает.

— Это означает лишь, что она относится к твоему телу несерьезно, — ответил он утешающим тоном. — Нет нужды продолжать, Альберт, я ничего тебе не скажу.

Тут он встал.

— Юджин, довольно Ференца Листа, можешь уйти, — Мим прогнал пианиста, а затем трижды тяжело вздохнул.

— Раз уж ты вынуждаешь меня признаться, я сделаю это, но опущу детали, — продолжил он, как только музыкант удалился. — Я понимаю, что ты, вероятно, желаешь узнать секрет ее необычной молодости по чисто профессиональным причинам, ведь ты — ее посланец…