Олег Попцов: И власти плен...

Нет-нет, только не это. Жена склоняется надо мной, я чувствую ее дыхание. Теперь она разглядывает мое лицо, чтобы за завтраком сообщить мне, как я изменился. Мое лицо — любимая тема. «У глаз появились новые морщинки. Ты уже не похож на спящего ребенка. Ты даже во сне озабочен. Твой мозг не отдыхает. Раньше твой рот был приоткрыт». Жена обдувает мои волосы. Я угадываю прикосновение ее рук. Теперь она не отстанет. Запеть невпопад, что ли? Что-нибудь этакое, из ряда вон. Строку из оперной арии, например. По крайней мере мы будем квиты. Даже идиотство должно выглядеть полновесным.

«Са-атана там правит ба-ал!!!» Жена вскрикивает, в глазах испуг. «Ненормальный!» — «Есть чуток. Почему не спим? Приснился Сальватор Дали? Приземлились гуманоиды?» Делаю упругий отжим и сажусь в постели.

— Я говорю, есть повод для раздумий.

Это я уже слышал.

— Какой повод, для каких раздумий?

— Ты действительно спокоен или прикидываешься?

Изображаю шутовскую гримасу. Мне не хочется затевать этот разговор.

— Остается один месяц. Надеюсь, ты это понимаешь?

— О!! — Стон вырывается у меня непроизвольно и крайне некстати. Жена преображается. Мгновенная мобилизация чувств. Горячее дыхание, и такой же горячий шепот: «Это я, я должна стонать». Когда жена злится, у нее меняется цвет глаз. Говорят, от возбуждения у человека поднимается температура. Избыток тепла делает глаза другими: у жены они темнеют, наливаются обжигающе синим цветом.

Настроение женщин неустойчиво, мы к этому привыкли. Однако быстрота, с которой происходит эта смена настроения, всякий раз меня озадачивает. И напрасно я уверяю себя, что к этому можно притерпеться и точно угадать причину, повод. Самое невероятное, малозначимое, о чем и помнить незачем и думать в ущерб: перестояла в очереди, кто-то не поздоровался, не заметил, часы остановились, дождь пошел или поздоровался тот, кого не признала в лицо, — и тотчас непредсказуемая реакция. Легкое замешательство переходит в легкое возбуждение, легкое возбуждение — в явное недоумение. Явное недоумение — в возмущение и далее до предельных состояний.

А я невозмутим. В душе еще теплится слабая надежда, что сиюминутную вспышку удастся погасить какой-нибудь примиряющей фразой: «Обидно просыпаться пятидесятилетним. Когда рядом с тобой молодая жена, напоминание о возрасте тягостно. Пятьдесят — это уже старость». Жена, а я ведь знаю свою жену, станет меня разуверять: «У тебя ни одного седого волоса. Даже на рынке…» Ох уже этот рынок. Какая-то бабка навеселе, кивнув на меня, сказала жене: «А что, милая, хорошо иметь молодого мужа?» Теперь чуть что я слышу: «Даже на рынке…» Еще что-нибудь обнадеживающее, будоражащее, я буду вяло сопротивляться, и незаметно, ненавязчиво утро вернется в привычное русло воскресного покоя.

Я ошибся. Жена демонстративно одевалась. Покою конец. И все-таки нелепо начинать воскресный день ссорой.

— Ну хорошо, хорошо, — бормочу я. — Только не заводись. Через месяц мой юбилей. Что дальше?

— Это ты меня спрашиваешь? — Смех у жены нервный. — Кого ты хочешь обмануть? Твое спокойствие — показуха. Не верю, чтобы человек, достигший положения в обществе, в канун своего пятидестилетия не думал об этом событии.

Жена права — такого быть не может. Конечно же, думаю, страдаю от этих мыслей, гоню их от себя.

Каких слов она от меня ждет? Ее излюбленный аргумент: скромность — удел несостоявшейся личности. Жена обожает изрекать афоризмы. Ей покажется, что я чего-то недопонял, она разовьет свою мысль: «Им (господи, кому «им»?) выгодно превозносить скромность, делать ее своим оружием. Они ни на что не способны. Если они заявят о себе во всеуслышание, все увидят — король голый. А раз общество определило скромность как благо, как достоинство, не лучше ли убрать свою наготу в одежды пусть даже призрачного достоинства?»

Кого могут удивить эти откровения? Двадцать лет совместной жизни. Все перепуталось. Уже и не различишь, твои ли это мысли, вложенные в уста жены, или мысли жены, ставшие твоей жизненной философией. «Человек, достигший твоего положения…» Как ей объяснишь, что именно мое положение делает ситуацию с юбилеем неоднозначной? И мой юбилей — это вроде как не совсем мой юбилей.

Это юбилей моего положения. Если оно, положение, будет подтверждено, то и значимость юбилея вроде как прибавляет в масштабности. А если… Не стоит углубляться, разжевывать смысл этого рокового «если». Всякий достигший пятидесятилетия отмечает день своего рождения. Только для одних это просто круглая дата, а для других — юбилей.