Олег Попцов - И власти плен...

Крикнуть, схватить за руку? На них уже обратили внимание. Она сошла с ума! Как можно здесь вот, среди этих людей бить собаку? Пес мечется, ударяется о ноги Сергея Петровича. Сергей Петрович морщится и переставляет ноги с места на место.

— Ну, будет, будет же, Наденька. — Он готов просить, готов умолять. — На нас смотрят, — бормочет Сергей Петрович, пытается поймать Наденькину руку, но делает это нерешительно, словно бы его желание было как раз обратным — не наткнуться на нее. Да и не нерешительность это вовсе. Жалость. Да-да, жалость к Наденьке. Мы все не кристальны. И он, Сергей Петрович, тоже не кристален. Он жалеет Наденьку. И эта жалость берет верх над всеми остальными жалостями. Скажи он что-нибудь сейчас, сделай, и Наденька разрыдается непременно. И уж тогда он, наверное, будет беспомощен, потому как слез Наденькиных боится, цепенеет от этих слез. Грудь его начинает неметь, будто чья-то сильная рука ухватила сердце и сжимает, сжимает его.

Наденьку не остановить. Раскрасневшееся отрешенное лицо, осталась лишь инерция злобы.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот… — Она часто промахивается, и тогда кожаная клеть намордника, повинуясь взмаху, свистяще разрубает воздух, пес истошно взвизгивает, страшась не удара, а именно этого свистящего звука. Ему некуда деться, он крутится волчком и уже не визжит, а рычит от боли. Уразумел, понял, наверное, выхода нет и добрый хозяин не защитит его. Звериный инстинкт возобладал, пес ослеп от страха, мышцы напряглись, мир перед глазами изменился невероятно. Нет улыбчивой хозяйки, а есть терьер Лео, его заклятый враг. Таффи изловчился, прыгнул без разбега, словно ввинтился в воздух. Сергей Петрович ничего не понял, и никто ничего не понял. Наденька выронила намордник и, истошно подвывая, присела на корточки.

Кровь на Наденькиной руке выступила сразу, и неправдоподобно крупные капли ее стали падать на песок одна за другой. Глаза Наденьки округлились, так непривычен был вид крови на собственной руке. Она еще не почувствовала боли, окровавленная рука потянулась ко рту, желая инстинктивно удержать крик, готовый вырваться наружу.

Нам следует переосмыслить свою жалость и немедленно воскликнуть: «Бедная Наденька!» Отчего же мы молчим? Что нас удерживает? Вид пораненной руки, недоброе предчувствие или виной всему леность ума? Не умеем так быстро отказываться от привычного, заученно твердим: «Бедный Таффи! Бедный Таффи!»

Людская жестокость неуправляема, как неуправляемо коварство. Случайность и нелогичность человеческих поступков, равно как продуманность и логика их, есть свойства человеческой натуры.

Что случилось с Сергеем Петровичем? Он сорвал напоясный ремень и…

Сцена, требующая пересказа, тягостна, как тягостно немое созерцание беспомощности, неоправданной жестокости. Наша рассудочность — помеха разумности. Разве можно оправдать жестокость? Своей вспыльчивости Сергей Петрович найдет объяснение. В самом деле, легко ли видеть страдание любимого человека? Наденька — тонкая натура, ее душа ранима и чрезвычайно восприимчива к потрясениям. Да, она ударила собаку. Так получилось. Она не собиралась, не хотела этого делать. Порыв, вспыльчивость, короче, нервы. Каково чувствовать себя обманутой, на что-то надеяться, чем-то гордиться — и вдруг! Собаку тоже жаль. Но согласитесь, если каждый пес станет бросаться на своего хозяина. И наконец, где гарантия — пес мог и взбеситься!

Бедная Наденька!!! А Сергею Петровичу не разорваться, всем не угодишь. Скорее в машину, с глаз людских долой. А вдруг Наденька права и пес действительно того? Что тогда?

Упирается, шельмец. Скулит, шельмец. Я тебе, я тебе, я!!!

Визит к врачу еще раз напомнил о событиях прошедшего дня и потому был неприятен. Врач, мужчина лет сорока, очки в тяжелой оправе как бы убавляют лицо в размерах и делают его очень любопытным; темные стекла скрывают выражение глаз. Нет, врач не двигается. Еле заметный поклон головы, пальцы рук дрогнули и остались на месте.

— Ничего серьезного, — говорит врач.

Врач убежден, торопиться незачем и переживать нет смысла. Укол? Он не уверен, стоит ли его делать, но раз вы настаиваете… Скорее воздействие на психику. Вот именно, нервы. Всему виной — нервы.

Домой они едут, не проронив ни слова. Сергей Петрович поглядывает на Наденьку, поглядывает с беспокойством. Ему не нравится ее отрешенный взгляд, ее молчание. Это так непривычно. Наденька из говорливых, стоит им сесть в машину, остаться наедине, как ее буквально прорывает. Это она прозвала Сергея Петровича молчуном, затворником. Ей вечно надо повторять свои вопросы по нескольку раз, чтобы дождаться от него ответа.