Думитру Попеску - Избранное

Ему не хватало того наслаждения, которое давали мысли, этой приятной расслабленности воспоминаний или лихорадочного, судорожного беспокойства, с которым вынашиваешь в душе планы. Здесь, в этом беспокойстве мысли, заключалось где-то и творчество, труд, рождавшие мастерство кисти, уверенность руки и красок. Он всегда сперва сам ощущал радость пейзажа или портрета, а писал их иногда только на следующий день. Тогда краски исходили из радости или горя, а не только из зелени леса или синевы неба.

Теперь все это исчезло. И его пугала мысль, что он никогда не обретет этого снова.

Однажды утром он отправился посмотреть освобожденный накануне город. Его всегда интересовали чехи. Он разглядывал дома, людей, высокие, немного угрюмые горы, контуры которых вырисовывались очень близко. Тони был спокоен, как обычный турист. Но, проходя мимо одного жилого дома, он остановился, словно ударенный электрическим током. Жильцы безмятежно, точно в мирные времена, выносили мусор и складывали его в ящик в подворотне. Тони остановился и глядел на вместительный, квадратный мусорный ящик. Он видел черепки посуды и заплесневелые корки. Гнилые огурцы и куриные кости, пустые папиросные коробки, пепел, окурки. Заплатанные туфли с оторванной, покоробившейся подметкой. Он видел рваные кружева и туалетную бумагу. Скверно пахнущие, надбитые бутылки из-под томатной пасты. Подвязки для чулок и сломанные, отжившие свой век трубки. Весь вонючий мусор жилого дома. И тонкий скрученный лепесток, напоминавший улыбку, которую задушили. И надо всем этим царством — мухи, им здесь рай. Да еще притворно жалобно мяукали кошки. «Все, — думал Тони, — все вмещается в мусорном ящике, гостеприимном и квадратном, точно моя душа».

Солнце заходило. Синяя, с металлическим отблеском туча закрывала его. И длинные, разреженные, бледно-голубые лучи, и лучи блестящие, текучие, отходили от земли там, где садилось солнце, и поднимались, росли, следуя друг за другом, точно колесные спицы.

Солнечный свет окаймлял тучу медом, синь по краям, казалось, ярко пылала. Прекрасно умирало солнце, и синяя туча окутывала его, словно тяжелый земляной саван.

Тони стоял в пустом, изрытом снарядами поле. Его оглушала тишина после боя. В ушах у него пронзительно звенело. Словно он простудился или кто-то хлопал ладонями по его вискам. Так же звенело у него в ушах и тогда, когда Курт вел их к повороту дороги, туда, где был виден огромный белый овраг, похожий на разрытое кладбище. И он снова увидел Ристю, читающего ему письмо из дому. Солнце величественно заходило, наполняя небо лучами. На синей туче лежали светлые отблески. Только они глупо умерли на краю дороги. В этом не было ничего прекрасного, смерть пришла нелепая, неправдоподобная. В ушах у него и тогда пронзительно звенело, и он слышал не все слова. Или слышал, но не понимал. Сейчас он припомнил их все и ужаснулся, как будто опять шел по той же дороге, между кукурузой и подсолнечником. Он затрепетал от страха. Снова посмотрел на небо и закрыл глаза. «Нет, это не страх, — подумал он. — Это стыд за самого себя». Он чувствовал, как пылают его щеки. Как это он не очнулся вовремя? Все имеет свой предел, а он бездействовал. Только теперь Тони возненавидел Курта, только теперь, вспомнив каждое произнесенное тогда слово, увидел Курта таким, каким он был на самом деле. До последней секунды он все-таки верил в Курта, все-таки был убежден, что это невозможно, что эта минута не наступит. Но минута пришла. И ни Ристя, ни Сербезан, быть может, не верили в самом деле, что эта дорога кончится за поворотом.

— Когда еще сыграем в футбол? — спросил Курта Ристя.

Курт не отвечал.

— Может, мяч спустил? Я его надую во как…

Курт опять промолчал. И Ристя заговорил иначе. Тони вспоминал каждое слово, как будто все происходило сейчас.

— Вы ведь нас не расстреляете? — сказал Ристя. — Фронт недалеко, может дойти и до вас…

— Постыдились бы, — шепнул Сербезан. — Постыдились бы…

— Ведь вы же не собаки, чтоб нас так… Если тот сумасшедший, значит, и вы? Господин Курт…

— Молчать, — сказал Курт.

— Вы же сами, господин Курт, называли его ослом. Как же вы послушаетесь осла? Он преступник, если… Пойдемте с нами, мы найдем дорогу к русским.

— Молчать, — повторил Курт.

— Скажите нам, что вы задумали, не тяните…

— Эх, — погасшим голосом произнес Сербезан. — У него и с булавочную головку ума нет. Он расстреляет нас, Ристя, не говори с ним больше… Не человек он, он фашист… В нем и капли от человека не осталось, он точно тень, погляди на него…