Думитру Попеску - Избранное

Разговор не клеился. Третий, Сербезан, все время молчал. Возможно, он думал о детях и о жене. Тони чувствовал свою вину перед ним. У Сербезана было трое детей, он работал плотником где-то поблизости от Тырговиште. Тони был единственным, кто ясно представлял себе, что они умрут, он не верил, что майор шутит и будто все кончится благополучно — придут румынские войска и освободят их. Потому что два дня назад румыны повернули оружие, порвали с немцами, и с тех пор майор больше не давал им есть. «Незачем, — сказал он, — все равно их ждет расстрел!» Так им передал Курт.

Теперь склад охраняли только немцы. Румынские солдаты из другого подразделения остались на свободе и бежали. Майор ждал приказа от германского командования, поэтому он и тянул. У него не хватало смелости расстрелять их без приказа, хотя он мог бы это сделать, у него есть повод, достаточный в такое время, сказал майор Курту, а Курт не преминул сообщить Тони.

— Он осел, — заключил Курт. — Хочет отомстить! Даже еду приказал больше вам не присылать, ничтожество!

Всех троих мучил голод. У Тони нашелся завалявшийся в кармане кусочек сахару. Он отдал сахар Сербезану. Больше чтобы подбодрить его. Голода этим не утолишь. Сперва Тони хотел отдать сахар Ристе, но побоялся, чтобы тот не сказал, что уже слишком поздно. Да это было бы и глупо — после того как ты подвел человека под расстрел, давать ему кусочек сахару. Тони был бы рад, если бы Сербезан остался жив, вернулся домой, к детям. Он очень хотел бы, чтоб этот маленький, белый, чуть выщербленный квадратик принес ему счастье. Он чувствовал потребность быть добрым, хотя сознавал, что действительно уже слишком поздно.

Майор не обладал бог весть какими мыслительными способностями. Курт не слишком ошибался, называя его ослом. Майор мог расстрелять их в любую минуту. Прихоти шутов всегда мрачные, а майор был шут.

Для Курта Тони находил некоторое извинение. Он безучастный пустозвон, по его мнению, история с оборотнем всего лишь шутка. Он не замечал ее серьезной стороны. Курт и на этот раз скользнул мимо, как на санках.

— Сейчас хлеба на полях поспели, а мы сидим, в тени, как бездельники… Люди молотят, почернели на солнце, так и вижу, как их жажда одолевает наверху, на стогах или на молотилке… Прямо режет их жажда, и они прыгают вниз и пьют воду, как одурелые. Девеселец, ты человек умный, жаль мне тебя, если нам в спину влепят по заряду… Потому что таких, как нас, дураков еще хватит, чтоб молотить… Да нет, черт возьми, выберемся мы отсюда, не такие уж они смышленые, чтоб отправить нас на тот свет… Я думаю, он потому и сказал, будто нас прикончит, что боится, как бы не пришли ночью русские и не выпустили бы нас, а мы его схватим и где-нибудь прижмем. Выкрутимся, не бойтесь, — говорил Ристя, все еще глядя в окно. — Эх, а когда разрезаешь связки снопов и тебя колют колосья… И случается, найдешь в них и ежевику — черную, крупную, точно сосок у девушки…

Ристя сел на пол и начал гнусаво петь, подражая попу. Тони понял, что он хотел их развеселить.

В полдень явился свежевыбритый Курт.

— Тони, — сказал он, — представь себе, осел сформулировал потрясающий повод: он говорит, что ты составил заговор против германского государства. То есть против него. Он великолепен. До сих пор у него было впечатление, что организатор заговора я. Я узнал, что он намеревался избавиться от меня, при возможности послать меня на передовую. Теперь его охватила любовь ко мне. Он говорит, что я умница. Осел, разве он понимает, что такое умница?

Курт, не стесняясь, говорил громко, при всех. Тони размышлял: он уверен, что никто не может донести на него майору. Что нет для этого никаких способов. Потому что это не было с его стороны бравадой, Курт не бравировал! Ристю и Сербезана он игнорировал, для него они были просто номера. Так или иначе, но воодушевление Курта показалось Тони неуместным. Он говорил так, словно они были вдвоем в городе, у девушек.

— Майор сказал, что это заговор, а заговор карается смертью. По-моему, он уже назначил карательный взвод. Быстро работает. И уложил свой чемодан, хочет смыться как можно скорее. Наши войска отходят, и ему не хотелось бы… Понимаешь? И сверх всего — мне кажется, он уже не верит в победу, он, который являлся олицетворением чистейшего фашизма. Безликая пешка! Я думаю, он жаждет получить орден и подготовляет это, осел, выдумав историю с твоим заговором… Ты сообразил? Он раскрыл заговор, он! Феноменальный осел. До свидания, я еще зайду повидать тебя, — сказал Курт и быстро вышел.