Анатолий Ткаченко - Воитель

— Понятно, командир! Лечись и выздоравливай. Жалко, не делаешь медовухи. Знающие пропагандируют: все болезни лечит, особенно душевные и простудные. Может, заваришь? В счет платы за труды мои бульдозерные?

Василий смеется, крутит сдернутой шляпой над белобрысой головой, разворачивает бульдозер, опять едва не задев изгороди (явно из молодежного лихачества), и вскоре грохот тяжелых гусениц глохнет в низком кустарнике и тумане, замутившем поля и перелески вокруг Горькой долины.

По двору бегал, взлаивая, Ворчун: рад, что хозяин остался дома. Не любит тех, кто уводит или увозит Ивана Алексеевича, даже мотоцикл для него — живое и недоброе существо, не раз прогрызал резину на колесах (приходится ставить машину в сарай); Василий же Ворчуну особенно несимпатичен: обидно дразнит, хватает прокуренной лапищей нос и держит, пока визга не выжмет. Тяпнуть бы этого весельчака разок-другой, да хозяин накажет: нужен ему для чего-то Василий!

Иван Алексеевич гладит Ворчуна, подтверждая: нужен. Хотя и отношения между ними едва ли дружеские, потому что не совсем чистые, что ли. Или, напротив, вынужденно дружеские?

Чего бы, казалось, проще, в конторе совхоза заказать бульдозер, оформить бумагой, внести деньги. Но нет такого закона, по которому частному лицу можно давать государственный бульдозер. Другое дело — бульдозерист Конкин попросит машину для себя лично в нерабочий день, без оформлений и бумаг.

Понятно, нехорошо это. А как быть? Где бульдозеру два-три прогона сделать, там Ивану Алексеевичу две-три недели лопатой ковырять. И если уж честно совсем: откуда взять ему денег на бульдозер, будь разрешено заказывать его? За час работы и полсотней, пожалуй, не рассчитаешься. А Василий Конкин медом берет, да еще довольно похохатывает: «Медом куда выгодней! «Левые» рублики как понесешь домой? Они же вроде частично ворованные, потому и пропиваются для очищения совести. Медок — совсем иной сортимент, и бригадир с удовольствием берет, и жинка радуется ценному продукту, без подмесу сахарного и протчего; «пронинскому», как мы популярно называем». Мало хорошего в их такой дружбе, каждому ясно, к тому же в перестроечное время, пусть и самое начальное. Одно оправдание: не для себя старается Иван Алексеевич. И вот что он может сказать: окиньте мысленным взором, как выражаются литераторы, наши необъятные пространства — сколько всего незаконно понастроено: дач, гаражей, особняков с мансардами… Откуда лес, кирпич, прочие материалы? Все ворованное у государства. Неэтично? Конечно. Но ведь государство ничего не продавало своим гражданам. Вообразим на минуту другое — никто и гвоздя не украл. И окажется: нечего окидывать мысленным взором — пусты пространства, ни садово-огородного домика, ни дачки, ни садика на пустыре… Лишь города и села этакими обособленными людскими скопищами, большими и малыми. Грустное было бы зрелище, не правда ли? Но люди все-таки существа разумные, вот и стремились они в эти пустые пространства, к земле и природе, строя «вторые» жилища и нарушая древнюю заповедь «не укради!» Не отсюда ли началось: бери, тащи, хапай, честно ничего не наживешь?.. Теперь многое меняется, и узаконено кое-какое частное строительство, и можно кое-что купить. Будет вероятно, еще свободнее. Неясно другое: как быть с миллионами воров-застройщиков недавнего прошлого? Простить им за давностью лет, к тому же «застойных»? А все ли простят себе?

Иван Алексеевич идет в дом, повторяя одно слово: «Вина, вина…» Возможно ли жить без вины, не стремясь даже и малым чем-то служить себе?.. Василий Конкин на Ржавом болоте засыпает топь, а у Ивана Алексеевича душа побаливает: нечистое дело, поймают Василия… Он выкрутится, конечно, брежневской закалки молодой человек: думай одно, делай другое, умей отчитываться и ни за что не отвечай. Но подбил-то его на это он, Пронин. Было бы легче ему, пожалуй, если бы Василий понимал, как нужна его работа здесь, на топях Горькой долины. Смеется только: «Думал, хоть ты, Алексеич, не будешь лекций толкать, сознательности учить. Твоя плата, мое исполнение, а для чего тебе это нужно — пусть у тебя голова болит. Вон рванет термоядерная — и твое болото мигом осушится. Зима, Алексеич, вечная наступит. Советую заранее теплой одежонкой запастись и землянку поглубже вырыть. Или под болотам помещеньице отремонтировать, там ведь, говорят, дворцы были хрустальные». С кем говорить, кого убеждать? И все-таки: не соблазни словом и делом… Значит, двойная вина, своя и Василия, на нем, Иване Алексеевиче. Никуда ему от нее не деться.