Мари-Сабин Роже - Жизнь с нуля

Доктор подписал свидетельство о смерти, и соседи разошлись. Один из них унес в объятиях все еще прихрамывавшую Леонтину, чтобы подлечить ее у себя дома, вдали от нескромных глаз; моему одурманенному прадеду дали выспаться на кухне, а затем увезли к тете Жильберте.

Это произошло 18 марта, в день, когда Морвану исполнилось тридцать шесть лет.

– Смотри, у меня от этой истории мурашки по всему телу! – восклицает Пакита, показывая на свои выпирающие под кофточкой с блестками соски.

Я ее понимаю. Я сам обожаю эту историю. Отец рассказывал ее так вдохновенно, таким звенящим от напряжения голосом, что казалось, ужасный Морван сейчас вырастет у него за спиной. Я словно слышал бряканье ключей у пояса, стук деревяшки на лестнице. Но когда Морван распахивал дверь спальни, я не мог представить себе, что он за ней увидел: в этом месте рассказ отца становился каким-то скомканным и невнятным.

Однажды, не в силах сдержать любопытство, я прервал отца на полуслове и спросил:

– А что он делал, этот слесарь?

Отец так и замер с раскрытым ртом.

Наконец у него вырвалось:

– Гадости делал! – И по его тону было ясно, что больше вопросов задавать не надо.

И хотя несколько лет спустя я сам догадался, о чем шла речь, с тех пор испытываю инстинктивное и необъяснимое отвращение ко всему, что связано со слесарным делом.

Я никогда не закрываю двери.

И не могу заставить себя повернуть ключ в замке.

Поскольку Леонтине не хотелось, чтобы в приемные дни ее отвлекали, она стала регулярно добавлять в кружку с молоком для малыша Морена лауданум. В результате у ребенка развилась пагубная наркотическая зависимость. В семье рассказывали, что еще в юном возрасте, когда его что-то огорчало или беспокоило, он не мог обойтись без дурманящего зелья. Но лауданум не отпускали без рецепта, поэтому мальчик перешел на алкоголь: ведь спиртное, к счастью, было в свободной продаже.

Он уже успел прослыть пьяницей, когда на ежегодном балу пожарных познакомился с Анемоной. Анемона, которой предстояло стать моей прабабушкой, при своем нежном цветочном имени отличалась могучим сложением и суровым нравом. Морен был человек состоятельный, вел себя смирно, даже когда напивался, и к тому же все в округе знали: мужчины в его семье уходят из жизни в приемлемом возрасте. Анемона прикинула, что, выйдя за Морена, сможет очень скоро стать богатой вдовой, и решила не упускать своего счастья. Она быстро окрутила моего прадеда и без передышки родила ему четверых детей: моих внучатых тетушек Жизель, Жильберту и Жинетту, а также моего деда Мориса. А затем, получив все, что ей было нужно, устроила моему прадеду домашний ад и завела привычку колошматить его без всякой жалости.

К счастью, как раз в это время началась война.

Морена мобилизовали: ему тогда было почти тридцать три. Он отправился на фронт с улыбкой на устах и вернулся через одиннадцать месяцев. Противник обстрелял из тяжелых орудий траншею, в которой, пытаясь выжить, прятался солдатик Морен; при разрыве снаряда выбило одну крепежную балку, она взлетела вверх и угодила бедняге прямо в физиономию. Ему наложили двенадцать швов между бровями, и вдобавок у него появились небольшие проблемы с памятью. Он был признан непригодным для истребления бошей, а значит, бесполезным, и санитарный обоз доставил его домой. Город пышно отпраздновал его возвращение. Его встречали как героя, он стал местной знаменитостью, поскольку пострадал на войне (причем, заметим, пострадал не только физически, но и умственно). Как прежде, он регулярно напивался, проявляя похвальную верность давней привычке, однако стал обращаться к жене на «вы», и делал так до конца жизни. Жена била его смертным боем, надеясь вернуть ему память, но все было напрасно: он не узнавал ее и переносил истязания с покорным и безразличным видом. В конце концов ей это наскучило, и она переключилась на сына, то есть на моего деда Мориса. Как только мальчик видел, что мать приближается к нему, он начинал вопить от ужаса. Это был единственный момент, когда в глазах его отца вспыхивала слабая искра сознания: а вообще Морен зимой и летом сидел у огня и дремал либо безмятежно курил трубку. Так проходила его жизнь.

Как большинство тогдашних ветеранов, Морен привез с фронта скромные сувениры: немецкую каску, две мины и охапку гранат (в том числе знаменитую лимонку), которые очень эффектно смотрелись на каминной полке.