Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

Он плохо спал и слышал по ночам, что Полина босиком спускается в гостиную, выходит в коридор через самую нескрипучую дверь и замирает на крыльце. Кузьме достаточно было немного приподняться, чтобы разглядеть в саду мерцающий огонек — Максим водил то ли свечой, то ли экраном телефона, давая знать, что пришел. Полина посылала ему ответный сигнал и осторожно закрывала входную дверь. Дальше девочка кралась вдоль забора, в тенях деревьев, скрывавших ее от лунного света, и исчезала на границе участка.

После той ночи Кузьма стал бояться встреч с дочерью. Ему казалось, что он обязательно станет отступать и дальше перед всеми ее желаниями, поэтому он чуть не прятался от нее и всегда притворялся спящим, если сидел в гостиной, а она заходила. Однажды он даже услышал, как она спрашивает деда: «Папа заболел?» Прятался он и от Стрельцова; тот, впрочем, не искал разговора. Утром он уходил на море и возвращался к ужину, за которым мужчины пили в молчании или вели незначительные бытовые разговоры.

Так проходили дни.

— Всё злишься? — Однажды вечером дед без стука зашел в его комнату. — И хватит уже притворяться, что спишь. Или правда заболел?

— Нет, — ответил Кузьма, не открывая глаза.

— Может, тебе Борьку привести? Даже его забросил.

— Он справится. Он все понимает. Борька верный.

— Ты за что обиделся-то на нас?

— Можешь быть доволен — в Крае теперь все по-старому, я тут больше не решаю.

— Кузьма, ну как же ты не понимаешь: ты и раньше не решал! Тебя просто хотели использовать.

— Кто?

— Хозяева твои из армии. Ты сам не думал про это?

— Никто меня не использовал. В Одессе не смогли, а тут и подавно. Там, поверь, те еще гадюки были.

Кузьма раздраженно спустился в гостиную. Он и вправду дремал, когда Петрович пришел. Часы показывали девятый час вечера.

— Всех нас используют, стыдиться нечего. Мы как были скотом для них, — дед показал пальцем вверх, — так и остаемся. Сейчас ты хоть сам о себе можешь позаботиться, без хозяев.

— Ладно.

— Ты на меня рукой не махай, я человек старый, кой-чего понимаю.

Кузьма не собирался ввязываться в очередной спор и включил телевизор, уставился туда безмысленно, ощущая лишь бесконечное раздражение, но в этот раз что-то новое пришло ему в голову.

Дождавшись, когда дед выговорится и уйдет, он взглянул на картину. С той самой ночи он избегал ее. С нее начались сомнения. Он подумал, что не может больше жить без ответа.

Кузьма вышел из дома, позвал Борьку, сел в «жигули». Машинка натужно завелась, но поехала. Борька высунул морду на улицу и глотал холодный ночной воздух. Они двинулись в сторону поселка, но, не доезжая до центра, свернули на объездную дорогу вдоль частного сектора, который без туристов выглядел в поздний час полумертвым. Лишь редкие огни пробивались из темноты, попутных или встречных машин не попадалось, и Кузьма стал сомневаться, найдет ли дорогу.

Тем не менее привычка не подвела, и через полчаса он свернул на нужном перекрестке и поехал в горку на север, забираясь на один из пологих холмов Пшадского перевала. На склоне стоял дом, занятый художником. Кузьма без труда нашел его: это был самый большой и дорогой дом в окрестностях. В нескольких окнах горел свет, и Кузьма без раздумий направился к парадному входу.

Мужчина лет пятидесяти сидел в саду и курил сигарету. Хотя на него падал рассеянный свет уличной лампы, подвешенной в ветвях вишни, Кузьма не увидел его и стал колотить в дверь, но, когда Борька гавкнул, заметил художника.

— А, вот вы где! — воскликнул он.

— Приветствую.

— Вы Нестор?

— А вы Кузьма?

— Я да, откуда знаете?

Художник лениво пожал плечами, потушил сигарету в пепельнице, стоявшей на столике рядом, и поднялся.

— Нестор. Но можно просто Михаил, — он протянул руку. Кузьма едва почувствовал короткое вялое пожатие. — Нестор — мой творческий псевдоним.

— Ага.

— Я давно ждал, что вы придете.

— Правда? — искренне удивился Кузьма.

Художник осмотрел его с ног до головы с видимым презрением и сел на место. Он закурил еще одну, закинул ногу на ногу, надел очки. Склонил голову чуть вбок и подложил руку под подбородок, словно рассматривая экспонат. Взгляд его выражал брезгливость, и Кузьма, обычно безразличный к подобным чувствам, вдруг ощутил себя уродливым.

Мужчина перед ним был хрупкий и слабый, в майке и шортах, ноги-руки у него были бледные и худые, грудь впалая, щеки гладко выбриты. Вроде немаленького роста, но Кузьма все равно стоял над ним как великан, а художник смотрелся мальчишкой.