Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Поёт девчонка, принаряженная в одно лишь только ситцевое платье. Вроде бы для неё на дворе не тот марток, когда надо надевать семеро порток, а полный июнь – одуванчик сдунь.

Настёне-то и на ум не пришло, откуда бы у Сигарихина дома столь прыткой веселухе взяться. Одно лишь её озаботило: прозябнет певунья!

– Ты чего тут голышом хороводы водишь?! – шумнула она да заторопилась на ходу снять тёплую жакетку – укутать ситцевую резвуху.

Но та резко обернулась на её голос, увидела Настёну да через крыльцо кинулась в сени.

– Стой! – насмерть перепугалась заботница. – Воротись! Чёрная барыня поймает!

Где там!

Покуда встревоженная Настёна добегала до крыльца, покуда взлетела на его многоступенчатую высоту, веселуха уже успела протопотать сенями и… только подол её ситцевый мелькнул за порогом страшного дома.

И всё.

И затаилась девчонка где-то в сторожной тишине гулких переходов: ни шороха, ни скрипа…

Ни души!

Крадётся Настёна пустым домом. Уже понимает, что ситцевая веселуха неспроста выплясывала на морозе. Это, скорее всего, Алевтина Захарьевна устроила непрошеной гостье встречальный праздник. Знать, в окно разглядела, что Настёна правит до её дома, испугалась – не прошла б стороной, да и выслала вертунью – заманить её в дом. А вот откуда замануха такая у Сигарихи взялась – это вопрос. Может, случайная родня нагрянула? А может, наваждение? От кого оно исходит: от чёрной, от белой ли барыни?

Подумывает так Настёна, ступает тайком знакомыми ей на сто раз узкими переходами да просторными гостиными, а тут… чужая комната! Откуда? Что за притча? Сигарихин дом Настёна за время своей в нём тюрьмы скрозь изучила, а этого места не знает. Тепло в комнате по сравнению с остальным домом, но сумеречно и душно. А кругом что-то булькает, и шевелится, и дышит. И, самое страшное, смотрит! Хотя чем? – непонятно. Зато Настёне уже ясно, что она никакой не человек, а так себе – завязь, семечко какого-то великого существа, которого ещё нет, но может быть, если Настёна отдаст себя его возрождению. Ей только остаётся до конца осознать свое предназначение и покориться…

Но вот досада: ей помешал тоненький девчоночий голосок:

Надо бы с песнею немного было потерпеть, подождать, когда в Настёне распадётся её суть. Поторопилась чужая радость победу праздновать…

Да-а. Торопка – крутая тропка; торопись, да не оборвись… Повернулась Настёна на тонкий голос уже, как показалось ей, подёрнутым пушком будущих перемен лицом – и дрогнула. Опала пелена наваждения. Вместо девчоночки стояла за её спиною Алефа! Хотя в изнаряженной вдове непросто было с ходу признать Сигариху. Вроде бы и прикрытым было её тело, а вроде бы и нагишом. Как лентами какими цветастыми от самых ступней до подбородка внатяжку была обмотана Алевтина Захарьевна. Волосы вкруг головы, разобранные прядями, похоже, навозёканы были клейстером, поставлены иглами да высушены так. Морда мелкой сеткой занавешена. Зачем?

Вот чучело!

Настёна даже фыркнула. Но тут же подумала, что чёрная барыня, видать, и на самом деле охотится по дому за Сигарихой; оттого-то красавица вдова и вынуждена столь шибко уродовать себя, чтобы той глаза отвести.

Дело, конечно, хитрое. Только у Настёны не было времени хитрость эту перегадывать. Иная забота одолевала её. Но всё-таки невеста не удержалась, спросила:

– Чой-то ты, Алевтина Захарьевна, вырядилась… дура дурой? Али надеялась, что и я тебя такой не распознаю? А ну отвечай, куда Демьяна спрятала?! Не то я тебе кудлы-то твои сушёные быстро повыдёргиваю!

Шагнула она решительно до Алефы, даже руки протянула к ней… А только рук своих и не увидела. На их месте успели косматые лапы образоваться.

Мамонька! Да что же это?!

И поняла Настёна, почуяла, что и вся она перед Сигарихиным страшным взглядом покрывается плотной шубой. Даже собственным хвостом она уже пошевеливает перед Алефою: не то злится на вдову, не то покорство выказывает.

Не-ет. Злится!

Вот уже и оскал громадной кошки обнажила Настёна, вот и когти в гнёздах мощных лап проверила, и спину напрягла. Но Сигариха нежданно повалилась ей под ноги и вытянулась на полу мёртвой старухою, собранной, можно сказать, из одних только мощей.

Забыла тут Настёна, кто она – человек или зверь. Отпрянула в страхе прочь. Но старуха зашевелилась и поползла за нею следом, пытаясь ухватить её за подол крючковатыми пальцами.