Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

– Об чём печаль? – вроде уже подначивает меня пустозубая. – Ить она, охота, что у еврея суббота: сколь ни считай, всё выходной день… Чего её тянуть-то?

Пристраиваюсь и я к её приговорке:

– Ясно! – говорю. – Сколь ни тянись, а без субботы не обойтись. Куда как правда твоя! – соглашаюсь. – Только добрые люди уверяют: хоть молись, хоть в гроб вались, а с нечистью не водись… Это я к тому, что всем известно – и уму бывает тесно… Пораскинуть бы немного…

– Раскидывать раскинь, да не забудь и про аминь. Петухи запоют – поздно будет раскидывать… Может, получится так, как у того Ваньки:

Ну, я завершаю, конечно, припевку:

И тут понимаю, что не может мне старуха ответить с маху. Заело! Жду. Молчу. Не то опять зацепится за моё слово и продолжит пустую брехню. А у меня уже и без того в голове тревожные звоночки затинькали: кто передо мною на самом-то деле?! Однако же вывернулась ведьма – зацепилась за моё молчание.

– Чаво, – говорит, – ждёшь? Али гроша хошь?

Пришлось продолжить эту мукомольню:

– Я-то, – отвечаю, – не хочу, а вот тебе сейчас всучу… Кокого лешего ты мне зубы стоишь заговариваешь. Обещалась пособить, вот и неча трепотню разводить. Веди меня к водяному, а то всучу те – на зубы оскому!

Вот тут-то, видать от злости, что присловья мои не иссякают, заорала поношенка лютым мужиком:

– Я, – горланит, – таких-то всучал на волнах качал…

– Вот она, – это уже я ору ему в ответ, – без уздечки, без седла сама оскомина прибыла… Я, – признаюсь, – успел сдогадаться, с кем довелось мне связаться… Ошельмовать меня хотел – бабкой прикинулся?!

И понёс я того водяного как есть вразнос. А чо мне оставалось делать-то?

– Нашёлся качало – начинай сначала… Был комар смел, да не ту песню спел… А ну, – уже приказываю я, – бреши на свои камыши!.. Не то дам ответ – хватит на семь лет!

Мокряк, различаю в темноте, только разинет рот, а я его вперёд…

– Ты, – ору, – заткни лучше свою харю, не то сухим веником пропарю! Ишь ты, взял волю – на чужую долю…

Стоит – шары выпучил. Думал-прикидывал, знать, сотворить со мною что-то, да не успел. Выхватил я из рукава бредешок и в момент мой водяной уже валялся на дороге, опутанный сетью.

Я – за веник.

– Чо?! – замахиваюсь. – Нарвался на твёрдо?! У меня ишшо есть, чем гумно подпёрто…

И пошёл я его нажваривать!

– Хватит! – верещит водяной. – Довольно!

– Довольно ишшо не больно, – приговариваю я. – Станет невтерпёж – ты у меня аллилуйя запоёшь.

Тут и закатился под моим махалом девичий звонкий смех.

Придержал я свою парильню – поднимается с дорожной пыли красавица. Видать, отмахал я у водяного старуху ту недавнюю, отпарил её до юности ненаглядной!

– Пойдём, – зовёт красавица, – предоставлю я тебе рыбоеда…

И повела она меня до мостика.

А уже рассвет брызжет.

Только на летучку мою взойти, она, девка спасённая, и потянула меня с моста в Сорочанку. Сколько силы хватило, оторвал я её от себя – свалил в самую глубину!

Взбегаю на середину настила – вот те на! Железную борону поверх воды течением колышет. На бороне водяной сидит. Обок с ним Сонятка моя – вся измертва-голубая сидит. Прижалась ласково к рыбоеду голопузому, сама рукою мне машет – прощается.

Против течения борона пошла. По приметам-то по нашим это дело я понял так, что нежить подводная, хотя Сонятку успел оморочить, однако, признал-таки себя побеждённым. И ещё я сообразил, что, по этой причине, водяной навсегда оставляет нашу Сорочанку.

Скоро я убрался служить на другую реку…

Беспредельность! Она полна зовом надежды, в которой таится дух отрады, чья благодать вседоступна, умей лишь причаститься к ней.

Человек, освободись от суеты, обиды забудь, жадность умерь, доверься вечному, и тебе станет ясным то, о чём шепчутся под землею корни, о ком вздыхают столетние мхи, чей древний след на земле чуют мудрые звери… Ты поймёшь голоса ветров, музыку солнечных струн, услышишь сказания осенних дождей; постигнешь такие были, от которых воспрянешь родовой памятью, и, даст Бог, сумеешь осознать, кто ты есть, кем и для чего ниспослан ты на эту и без тебя прекрасную Землю.